Увезли его силком в замок, едва связали впятером — здоровый был... В замке маркиза с ним поступила как с тем женихом и велела погубить. Долго наши за всякой ковальской поделкой ходили в соседнюю деревню, пока подручный Кепец в мастерство не вошел. Он, Кепец, страхолюдный на рожу, а потому...
— Погоди, — прервал Тарик, решив, что узнал достаточно. Пора прояснить самый важный вопрос. — Я так понял, ты о маркизе и о том, что творится в замке, много знаешь...
— А то, — бледно усмехнулась Ялина. — Слуги завсегда о господах больше знают, чем те сами о себе... Давно служу, насмотрелась и наслушалась, в людской о чем только не говорят!
— Тогда, может быть, слышала, что она... — Тарик затаил дыхание и не сразу овладел голосом. — Что она насчет меня решила?
— Слышала кое-что, — безо всякого удивления ответила Ялина. — Велела эту твою комнату содержать в порядке и еду подавать отныне по часам, как положено. Сказала: «Этот красавчик у меня долго прогостит, и Лекарь его обработает». Значит, ты у нее
задержишься не на недельку-другую, а подольше, будешь при ней состоять, все равно как покоевые служанки...
— А если я сбегу? — спросил Тарик.
Пожалуй, никого он таким вопросом не мог насторожить — любой узник только и думает что о побеге...
— Ничего не получится, — уверенно сказала Ялина. — Рассказать, как у нас с этим обстоит?
— Валяй, — сказал Тарик с превеликой охотой.
— Сначала она «опоенных» пользовала — тех, кого поили тем же зельем, что нынче тебя. Только их ненадолго хватает. Ежели поить этим зельем мужика две недели, у него торчок повиснет, как белье на заборе, и это насовсем, нипочем не поднимешь. А когда с ними такое приключалось, отсылала назад в деревню и даже денежку давала, хоть и небольшенькую, да по нашим меркам хорошую. Только жизнь им была не в радость, сам понимаешь. Молодому бы жениться и детей завести, так он же не способен... А женатикам и того хуже. Трое таких даже руки на себя наложили, а остальные ничего, притерпелись. Ну вот, а потом ей скучно стало «двухнедельные торчки» пользовать, как она их называла. Возжелала, чтобы жулькатель при ней подольше пребывал, как покоевая служанка или кухарь, чтобы с ним можно было время провести и в забавах навроде всяких игр, и в разговорах. А если зелье ему и давать, то редко, чтобы стояк сохранял. Деревенские ей для этого не подходили: и господских игр вроде клетчатой доски не знают, и поговорить с ними не особенно о чем, и не знают эти, как их... верши?
— Вирши, — подсказал Тарик.
— Они самые. Как песни: складные, только на бумаге писаны. Вот ты такие знаешь? И грамоте учен?
— Немножечко, — осторожно сказал Тарик.
— Тогда надолго задержишься, радуйся. Угоди ты в «опоенные» — в лучшем случае прислуживал бы в замке с повисшим навсегда торчком, а так выйдет счастливее. Ну вот, она и начала через хозяина постоялого двора во Фрыжаке ловить проезжающих —
таких, чтоб были и молодые, и пригожие, и в грамоте и виршах разбирались...
Вот оно! Когда Тарик с Бальдером расположились за столом, хозяин, не зная, чем еще услужить, приволок с полдюжины голых книжек и виршей, пытался их Тарику продать по невысокой цене — мол, ради скоротания дорожной скуки пригодятся. Оказалось, одни книжки давно читаны, другие не привлекают, а вирши корявые. Так он и сказал хозяину, и тот, не навязывая свой товар, все унес. А сам, выходит, сообразил, что заезжий путник разбирается в книжках и виршах, а значит, годится...
— А самое главное — чтобы были из таких, за кого некому заступиться и кого искать особо не будут, — продолжала Ялина, явно увлекшись (ну да, наверняка ей впервые выпал случай рассказать так много и откровенно). — С первым у нее сладилось — лучше не надо. Он был бродячий лудильщик, ходил по деревням, маленьким городкам, лудил медную посуду. И грамоте знал, и вирши любил, распевал их в дороге, как, говорят, все пешеходные путники делают. Он в замке прижился, весельчак был, балагур, порой молодых служанок прижимал, что маркизу только забавляло. В первый месяц к нему подослали наушника, и тот стал уверять, что бежать поможет. Только лудильщик ему расхохотался в лицо и сказал, что от такой жизни только помешанный сбежит, а он в ясном рассудке. Ремесло у него тяжелое, не особенно и сытно кормит, а здесь он ест и пьет, что твой барон, спит на пуховиках да еще красотку жулькает всяко, как не в каждом веселом доме и удастся парню с тощим кошельком. Помаленьку убедились, что он не врет, и надзор за ним стал нестрогий. Прожил он у нас месяцев... сколько пальцев на одной руке и еще один. Потом прискучил маркизе, она сама говорила. И что ты думаешь? Отпустила его маркиза подобру-поздорову и даже денежек дала не скупо. Он напоследок пил с кухарем и говорил: с одной стороны, жалко расставаться с такой беспечальной жизнью, а с другой — грядущее удалось. Осядет в губернском городе, лавку мастерскую откроет с Подмастерьями, к тамошнему Цеху припишется, а там путнюю девку найдет в жены. Видимо, не поскупилась
маркиза, ублажил он ее... А вскоре второго поймали во Фрыжаке, вроде тебя такой, только постарше, купеческий Приказчик, но жилось ему у купца не особенно сладко. Вот этот утворил! Начал всех уверять, как тот лудильщик, что он такой вольготной жизни только рад. А когда надзор за ним ослаб, не просто сбежал грозовой ночью, а прихватил золотой посуды изрядно. И не поймали! Ни следочка его, ни золота — будто в воздухе растаял. Ох, бесилась маркиза и лютовала! Двух сторожей чуть не до смерти запороли и в дальнюю деревню на телеге отвезли. Главного егеря маркиза самолично плетью била... это ее прихвостней она поименовала егерями, хоть никакие они не егеря... Через неделю поймали третьего — взаправдашнего студиозера, как они зовутся (Тарик не видел смысла ее поправлять). Говорят, студиозеров много из богатых, но этот был хоть и дворянин, но из захудалых, даже не было денег на этот, как
