Озерном Крае умер...
Почувствовав себя сыщиком (немало книжек о них проглотил, не об одном Роле-Хватком), Тарик спросил:
— А перед смертью этот Лекарь к вам не приезжал?
— Перед смертью-то нет, а за неделю был. Обед тогда закатили особенно роскошный — у маркизы какая-то годовщина была радостная. Она сама, не доверяя слугам, принесла из погреба бутылку старого лайского — Лекарь его очень уважал, всегда для него ставили, вот и в тот раз он всю бутылку усидел: маркиз с маркизой лайское не особенно и любили, это для Лекаря всякий раз ставили, он один и пил...
Тарик ощутил себя сыщиком на тропе: он знал, что иные смертельные зелья свое берут не сразу, а по прошествии долгих дней, иногда даже недель. И тут же увял, сообразив, как прилежный
читатель голых книжек, что тропа обрывается в никуда: прошло более чем три года, бутылки и след затерялся. Лекарь, неизвестный по имени, незнамо где похоронен, смертельные зелья далеко не все можно в останках покойника обнаружить, розыск уткнулся лбом в стену... да и кто будет затевать розыск? На основе лишь его слов? Посмеются и скажут, что Школяр без меры голых книжек начитался...
— А еще через сколько-то месяцев — я счету не обучена, было их на один поменьше, чем пальцев на одной руке, — в пору весеннего распускания почек маркиз и умер во сне. Покоевые служанки рассказывали: лицо у него было такое спокойное, словно Счастливые Сады увидал и знал, что ему туда дорога... Погоди-ка! Сначала вот что скажи: у тебя, случаем, не было неправильного стояка: и сам уже не хочешь, а он не унимается?
— Был вообще-то, — осторожно сказал Тарик.
— Во-от! — Ялина, казалось, обрадовалась. — Это тебе лекарского зельца набуровили. У него всякие есть...
Тарик прекрасно помнил, что маркиза пила из своей бутылки, не из той, что он. Значит, и о таких зельях Школяры говорили правду... а грузали их не упоминали, должно быть, потому, что и без зелий себя считали способными на нешуточные подвиги.
— Ну вот... — продолжала Ялина с видом человека, который никуда не спешит. — А вскорости после смерти маркиза ее и снесло... Выгнала с дюжину старых дельных слуг и набрала новых из таких ухорезов и потаскунов, которые в деревне из колотушек не вылезали. Они и начали... Хватали по деревням парней, а то и мужиков посимпотнее и волокли в замок. Потом, когда наиграется, ничего не скажешь, отпускала с парой серебряных. Бабы себя вели по-всякому: кто тихомолком злился, кто распускал слух, будто у ее мужа или сынка причиндал до колен, — деньги-то в дом нелишние... А когда на нее очень уж накатывало, приказывала хватать парнишек, живой ракушки не видевших. Это у меня, смеялась, шкал... шукол...
— Школариум?
— Вот-вот, именно это слово... Мальчишки от нее ворочались словно бы порчеными: похабничали почем зря, девчонок в амбары тащили, столько из-за этого было вражды и ссор, да и теперь есть... Однажды ее головорезы уволокли невесту прямо со свадьбы — она и с девушками охальничает, уж я-то знаю... — Ялина грустно покривила губы. — У нее большой шкаф есть, и там уйма мужских причиндалов — и железных, и деревянных, и вовсе непонятно из чего, и обычных, и здоровенных, как конские. Три дня невеста сидела в этой самой комнате, а потом порвала ночную сорочку на ленты и повесилась. Болтают, ее привид в полноликость бродит по замку: я сама не видела, но говорят давно. Жених хотел то ли маркизу убить, то ли замок поджечь, то ли все сразу. Ему бы молчком все обделать, такое в других местах удавалось, а он стал болтать. У маркизы в деревнях полно соглядатаев, не явных, а тайных... Короче, увезли его в замок и там истребили лютой смертью, но допрежь маркиза велела его к столбу привязать, залить через воронку в глотку зелья и потешилась. Знахарка было сболтнула, что хочет пойти в губернский город и что-то там такое важное рассказать, — в ту же ночь прискакали маркизины холуи и угнали вместе с дочкой. Знахарку так никто больше и не видел, а дочка через неделю вернулась в деревню без разума, голая бродила меж домов, ко всем встречным мужикам липла, чтобы с ней легли, а еще через неделю пропала, вроде бы в чащобу ушла. И еще убийства были...
— И все это терпят? — воскликнул Тарик. — Еще Дахор Третий запретил кабальников мучить и убивать. Продают до сих пор, это да, и даже семьи вразбивку, но мучительства и убийства Дахор Третий запретил, так и повелось...
— А что это за Дахор Третий?
— Ты что, королей по именам не знаешь?
— Откуда? Говорили с год назад, что старый король умер и сидит новый, а про имена не говорили. Я только Магомбера знаю, про него сказки рассказывают и песни поют, назидательные и смешные...
— Тьфу ты! — в сердцах сказал Тарик. — Не на краю земли живете, от вас, если на рассвете выйти, к вечеру до столицы пешком
добраться можно. Есть какая-то канцелярия, куда даже кабальники могут на хозяев пожаловаться, если нарушения королевских запретов очень уж вопиющие. Не помню, как называется, но точно есть...
— Слышала я такое... — поморщилась Ялина. — Только баре всегда друг за дружку горой, а до столицы еще добраться надо. И дороги не знаем толком, и маркиза ловить примется...
— Слыхивал я про беглых кабальников, которым не просто бежать удавалось, а в люди выйти. Один даже дворянство получил за военные подвиги, а когда бывший хозяин его узнал — ничего поделать не смог: король посмеялся и повелел оставить все как есть. И еще случаи были...
Он не стал уточнять, что все до единого случаи почерпнул из голых книжек. Ялина смотрела безрадостно.
— Сбежать непросто...
— Это почему? — удивился Тарик. — Главное, отбежать подальше, достать другую одежду... Чтобы в тебе не узнали кабальницу. На тебе же не написано...
— Много ты понимаешь, городской... — словно бы даже свысока сказала Ялина.
