ты уже познал женщину, ничего не меняет, рановато тебе становиться моим... другом. Ты не обиделся?
— Ну что ты, — сказал Тарик искренне.
Он отчего-то знал, что к ней с самого начала можно обращаться на «ты», как к давней знакомой.
— Да, не обиделся... — уверенно сказала Красава. — Ты выше пустых обид, а это хорошо, это вселяет надежду, что мы окажемся полезны друг другу... Раздевайся и искупайся, это не для удовольствия: так нужно. А потом мы поговорим. Ну, не медли...
В ее голосе явственно слышался приказ, и Тарик подчинился: стал сбрасывать одежду, пока не остался в одних труселях.
— И это снимай тоже, — уже совершенно приказным тоном распорядилась Озерная Красава. — На тебе не должно остаться ни клочка, сделанного человечьими руками, должен стать таким, каким появился на свет... — Она звонко рассмеялась. — Стыдливость мешает? Что ж, как это у вас принято, я буду смотреть в другую сторону. Не понимаю, что такое стыдливость, но, коли уж у вас так принято, изволь... — Она и в самом деле отвернулась, продолжала тоном приказа: — Можешь отплыть не особенно далеко, только обязательно нырни с головой — неглубоко, но с головой...
Ну что тут поделаешь? Это ее мир, неведомый Тарику, она тут хозяйка, и коли уж сам пришел, не на аркане тащили, надо послушаться. Скинув труселя, Тарик вошел в воду и, когда ему стало по грудь, размашками поплыл на глубину. Страха не было. Мелькнувшую было мысль о том, что в озерах его мира водятся кое-где разные опасные для человека чудища, а уж тем более такого можно ждать в этом, неизведанном, он отбросил сразу. К чему ей заманивать в озеро на съедение какому-нибудь чудищу? Он ведь знал, что не
в силах противиться любому ее приказу синим взглядом, и она с ее умением проникать глазами в душу не может этого не знать...
И сосредоточился на окружающем — то есть на воде.
Вода показалась какой-то странной, хоть он и не мог бы объяснить, в чем же странность заключается. Вода как вода — и в то же время словно бы не вода. Как ни мучай мысли, а удачнее слов не подберешь, хоть ты тресни...
Решив, что отплыл достаточно далеко, Тарик взмахнул руками и нырнул, уходя на глубину. Странности не пропали — он оставался таким же, прежним, но вода словно неведомым образом заполнила его, будто пустой стеклянный сосуд в виде человеческой фигуры, проникла в самые удаленные уголки тела. Он понимал, что с ним что-то происходит, но вновь не мог найти этому человеческие слова. Самое главное и самое важное — страха не было...
Пожалуй, он выполнил все, что от него требовалось, да и воздух в груди подходил к концу, подступало удушье — и Тарик вынырнул на поверхность, подплыл к берегу. Озерная Красава все так же стояла спиной к его одежде, вроде бы не выказывая нетерпения. Как же одеваться мокрому? И вытереться нечем...
И тут он обнаружил, что совершенно сух, словно и не плавал, не нырял. Не было ни времени, ни желания удивляться еще и этому — какая в том нужда? Быстренько оделся, натянул носки и обулся — и Озерная Красава обернулась в тот самый момент, когда он застегнул последний крючок — то ли угадала, то ли, что вероятнее, почуяла своим неведомым умением. Тарик наспех поискал в себе какие-то изменения, — должно же это странное купание что-то значить? — но ничего не обнаружил. То ли времени оказалось мало, то ли...
— Не пытайся, по людскому обыкновению, во всем доискаться до сути, — сказала Озерная Красава. — Я и сама не смогу объяснить, что с тобой произошло, потому что раньше никогда не встречалась с такими, как ты, отличными от обычных людей, и у меня неоткуда взяться нужным словам...
— А что во мне такого, чего нет у обычных людей? — жадно спросил Тарик, охваченный прямо-таки нестерпимым любопытством.
Умением видеть в небе цветок баралейника владеет далеко не он один. Умение видеть сквозь стены? Ага!
— То, что у меня есть... — сказал он и задумался, как поточнее подобрать слова. — Оно только в том заключается, что уже проявило себя, или найдется что-то еще?
— Безусловно, — ответила Озерная Красава, как показалось Тарику, нисколечко не задумавшись. — Что-то в тебе есть, дремлющее, спящее. Пробудится ли оно или нет, я не знаю. Поможет ли тебе купание в моем озере, я не знаю. Нет больше вопросов о тебе? Быть может, ты хочешь спросить что-то обо мне? Малыши задают вопросы такие же наивные и незрелые, как они сами. Взрослые умнее, но не всегда. Находились такие, что в первую очередь спрашивали, есть ли у меня клады. Наивность поразительная! Даже если бы у меня и были клады, неужели я бы их отдала тому, кто спросит? Кладов у меня нет.
— Что ты такое есть?
— Хороший вопрос, неглупый. Я часть натуры. Ты знаешь, что такое натура?
— Конечно, — сказал Тарик, широким жестом обвел обеими руками окрестности. — Натура — это все то, что не человек, все неразумное: животные и деревья, горы, скалы, реки...
— Прекрасно, — сказала Озерная Красава. — Были такие, что не знали этого слова «натура». Только ты чуточку неправильно сказал. Ты никогда не слышал в твоем мире, что натура бывает не только неразумная, но и разумная?
— Один раз, — сказал Тарик.
Был такой недолгий разговор у студиозусов, только он быстро завершился: пришли к выводу, что разумная натура — это придумка сочинителей жутиков, Стайвена Канга в первую голову, а наука к этому относится насмешливо и не признает. Даже студиозус Балле, порой склонный поругивать науку за верхоглядство, косность и еще за что-то непонятное (Тарик не стал просить объяснение этих заумных слов), на этот раз не ввязался в спор...
— Так вот, я и есть разумная натура. Чуждая и добру и злу, потому что такова уж натура. Против нее пакостят тоже неразумные стихии: против леса — пожары, против рек — засухи, против полей — суховеи... Ни при чем тут ни добро, ни зло, вот натура и
