– И этот тоже покинул меня… – с грустью прошептал он.
Мастер остался один у стен печи.
– Опозорен! – воскликнул он с горечью. – Вот все, что дали мне годы лишений и неустанных трудов во славу неблагодарного царя! Он меня осудил, и мои братья отреклись от меня! И эта женщина, эта царица… она была там и видела мой позор… Ее презрение… мне пришлось испытать и это! Но где же Бенони в этот час, когда я терплю такие муки? Один! Я один и проклят. Будущего нет. Ты свободен, Адонирам, улыбнись же и отправляйся в огонь в поисках своей стихии и своего мятежного раба!
Спокойно и решительно шагнул он к реке, которая еще катила свои красноватые волны расплавленного металла с комьями шлака, то и дело вспыхивая искрами и потрескивая от соприкосновения с влагой. Быть может, это вздрагивала лава, обтекая трупы… Густые клубы рыжего и фиолетового дыма вздымались подобно лесу колонн и заволакивали плотной завесой место страшного происшествия. Дойдя до реки, сраженный гигант рухнул на землю и погрузился в свои думы… не сводя глаз с пламенеющих вихрей, которые могли окутать его и задушить при малейшем дуновении ветра.
Странные, причудливые фигуры то и дело вспыхивали и тотчас исчезали в зловещей игре языков пламени и клубах пара. В ослепленных глазах Адонирама мелькали среди гигантских статуй и золотых глыб светящиеся карлики, которые обращались в дым или рассыпались искрами. Эти видения не могли рассеять отчаяние мастера и утишить его боль. Вскоре, однако, они завладели его разгоряченным воображением, и ему показалось, что в самом сердце пламени гулкий и звучный голос произнес его имя. Трижды донеслось из огненного смерча слово «Адонирам».
Вокруг не было ни души… Он жадно вгляделся в пылающую землю и прошептал:
– Глас народа зовет меня!
Не сводя глаз с пламени, он приподнялся на одно колено, протянул руку и различил в клубах красного дыма человеческую фигуру, словно размытую, но огромную, – она сгущалась в огне, обретая очертания, снова рассеивалась и сливалась с дымом. Все вокруг трепетало и пламенело… лишь этот гигант стоял неподвижно, то темный в искрящемся облаке пара, то светящийся, мерцающий в черной копоти. Фигура вырисовывалась все отчетливее, обретала формы, приближалась, и Адонирам в страхе спрашивал себя, что же это за статуя, наделенная жизнью.
Фантом был уже совсем рядом. Адонирам смотрел на него, остолбенев. Его гигантские плечи и широкую грудь прикрывал далматик без рукавов; железные браслеты украшали голые руки; загорелое лицо обрамляла густая борода, заплетенная в косички и завитая в несколько рядов… на голове его сияла алая митра, в руке он держал молот. Огромные сверкающие глаза взглянули на Адонирама с нежностью, и раздался голос, словно вырывающийся из недр огненного потока.
– Пробуди свою душу, – сказал он, – встань, сын мой. Я видел невзгоды, постигшие моих потомков, и проникся жалостью к ним.
– Дух, кто ты?
– Тень отца твоих отцов, предок тех, что трудятся и страдают. Идем; когда моя ладонь коснется твоего лба, ты сможешь дышать в пламени. Ты был сильным, так будь же бесстрашен…
Внезапно Адонирам почувствовал, как его окутывает тепло, проникающее до самых глубин, оно согрело его, не обжигая; воздух, который он вдыхал, словно стал легче; непреодолимая сила увлекла его к огню, куда уже шагнул его таинственный спутник.
– Где я? Как твое имя? Куда ты ведешь меня? – пробормотал он.
– В центр земли… Туда, где живет душа мира, туда, где возвышается подземный дворец нашего отца Еноха, которого в Египте зовут Гермесом, а в Аравии чтят под именем Идриса.
– Силы бессмертные! – вскричал Адонирам. – О господин мой! Так это правда? Вы…
– Твой предок, человек… художник, твой учитель и покровитель: я был на земле Тувал-Каином.
Чем дальше продвигались они вниз в темноте и безмолвии, тем нереальнее казалось Адонираму все происходящее. Но он уже не принадлежал себе, увлекаемый чарами незнакомца; повинуясь неодолимой силе, душа его устремилась к таинственному провожатому.
Прохлада и влага сменились теплым, разреженным воздухом; недра земли жили, вздрагивали, слышался странный гул и глухие удары, мерные, ритмичные, говорившие о том, что где-то совсем близко сердце этого мира; Адонирам все яснее слышал его биение и не мог понять, что делает он в этих бездонных глубинах; он искал опоры, но не находил и следовал за тенью Тувал-Каина, не видя ничего вокруг. Призрак хранил молчание.
Через несколько мгновений, показавшихся ему долгими, как жизнь патриарха, Адонирам увидел вдали светящуюся точку. Точка эта росла, росла, приближалась, потом вытянулась в длинный луч, и художнику на миг открылся мир, населенный тенями, – они сновали, поглощенные занятиями, смысла которых он не понимал. Наконец этот смутный свет угас, коснувшись пламенеющей митры и далматика сына Каина.
Адонирам пытался что-то сказать, но тщетно: голос замер в его стесненной груди; он вздохнул свободнее, лишь оказавшись в огромной галерее, уходившей вглубь насколько хватало глаз; она была так широка, что стен не было видно, а поддерживал ее бесконечный ряд огромных колонн, терявшихся в вышине, так что взор не мог достигнуть свода.
Вдруг мастер вздрогнул: Тувал-Каин заговорил.
– Твои ноги ступают по гигантскому изумруду, корню и опоре горы Каф; ты подошел к владениям твоих предков. Здесь безраздельно царит потомство Каина. Под этими гранитными твердынями, среди этих неприступных пещер мы нашли наконец свободу. Здесь кончается ревнивая тирания Адонаи, только здесь можно, не страшась гибели, вкушать плоды с древа познания.
Долгий и сладостный вздох вырвался у Адонирама; ему показалось, что впервые освободился он от тяжкого груза, всю жизнь давившего ему на плечи.
Тут все вокруг ожило; толпы людей заполонили подземелье; они сновали, суетились, работали; раздавался веселый звон молотков по металлу, смешиваясь с журчанием вод и свистом яростного ветра; свод озарился, раскинувшись над головой подобно бескрайнему небу, откуда лились на эти огромные и странные мастерские потоки ослепительно-белого, чуть оттененного лазурью света, который, касаясь земли, играл всеми цветами радуги.
Адонирам шел сквозь толпу и видел вокруг людей, занятых работой, цели которой он не мог постичь; пораженный сияющим небесным сводом в недрах земли, мастер остановился.
– Это святилище огня, – сказал ему Тувал-Каин, – здесь рождается тепло, согревающее землю; не будь нас, она погибла бы от холода. Мы готовим здесь металлы, обращая в жидкость пары; отсюда они растекаются по жилам земли.
Соприкасаясь и переплетаясь над нашими головами, эти жилы, несущие в себе различные стихии, рождают встречные потоки, которые, сталкиваясь, воспламеняются и излучают яркий свет, ослепительный для твоих несовершенных глаз. Вокруг, притянутые этими потоками, превращаются в пар семь металлов, и пар этот собирается в лазурные, зеленые, пурпурные, золотые, алые и серебряные облака; встречаясь и сливаясь, они образуют сплавы, из которых состоят все земные минералы и драгоценные камни. Когда свод охлаждается, облака сгущаются и разражаются градом рубинов, изумрудов, топазов, ониксов, бирюзы и алмазов; подземные течения подхватывают их и уносят, а вместе с ними уносят шлаки – гранит, кремень, известняк; это они вздымают поверхность земли, приближаясь к владениям людей… ибо солнце Адонаи холодно, это жалкая печка, на которой не сваришь и яйца. Так что стало бы с людьми, если бы мы не передавали им втайне стихию огня, заключенную в камне, и железо, способное высечь искру?
Это объяснение удовлетворило Адонирама, но и удивило его. Он подошел к работающим, не понимая, как могут они трудиться в этих реках золота, серебра, меди, железа, разделять потоки на рукава, преграждать плотинами и укрощать их волны.
– Металлы, – ответил на его мысль Тувал-Каин, – превращаются в жидкость от тепла сердца земли: жар, в котором мы живем здесь, почти вдвое сильнее жара в печах, где ты плавишь бронзу.
Адонирам содрогнулся, удивляясь, что он еще жив.
