Ознакомительная версия.
Не ждали мы преподлого от нее, а вон как все вышло. Сначала землю Древлянскую под себя подмяла, а потом и вовсе стольный град Коростень осадила. Цельное лето мы в осаде прожили. Не могла она нас приступом взять, и измором взять не могла. Только и мы против нее и Свенельдовых наемников ничего поделать не могли. Так и сидели, друг на друга пялились.
В крепкий узел завязалась старая распря между родами, ни распутать – ни разрубить.
Так и упирались бы – всяк со своей стороны, до скончания века. Болеслав, дед мой, круль Чешский, помог, из чащи буреломной выход нашел. Уговорил отца отдать Коростень, а вместе со стольным городом и всю землю Древлянскую. Был князем Мал Нискинич, а стал пленником. Правда, пленником почитаемым.
Уже год он в Любиче безвылазно под приглядом. И власть свою княжескую он Киеву отдал. Иначе вывели бы варяги род древлянский под корень. Перебили бы народ, залили бы кровью поля и леса окрестные. Не стоит власть такой руги.
Вот малолетний Святослав и прибавил к своему званию кагана Киевского еще и титул князя Древлянского. Мать его, Ольга, законной княгиней стала, но за то на людей наших обиду простила.
Пожалел своих отец, и я пожалел. Не стал против такого возражать. Добровольно в полон пошел, и сестренку свою, Малушу, с собой взял. За нее я не беспокоился. Она в Ольговичах, в деревеньке княжеской недалеко от Киева, обосновалась. Под присмотром наших бывших сенных девок Загляды и Владаны. Не захотели они Малушу одну оставлять, в кухарки подрядились, потому, как сестренку Ольга к кухне приставила. Были мы с Малушей княжич с княжной, а стали – конюх с посудомойкой.
Но не горевали мы. Ни я, ни она. Она по малолетству, а я холопства не боялся. Год целый у викингов в трэлях выживал. За Океян-Море с ними ходил, в Ледяной Земле, в Исландии, выдюжил. И то ничего. А здесь, среди полян, и подавно живым буду. Девять лет – не вся жизнь. Пролетят быстро. Зато знаю, что где-то недалеко, всего в шести днях пути, ждет меня суженая.
Я, вон, Дарену успокаивал, по волосам ее гладил, к груди прижимал, а сам о любимой своей думал. Не видались давно. Скучаю, сил нет. Как она там? Любава моя. Любавушка…
Не позволил отец нам жениться. Она огнищанка – я княжий сын. Только все одно по-моему вышло. Оттого я с легким сердцем от звания грядущего князя отказался. К чему власть, если рядом любимой нет? Вот и я говорю – ни к чему.
И пусть не отпускают меня пока со Старокиевской горы. В крепи держат. Стерегут, пока Ольга с сыном в Нов-город ушли, а Свенельд на Руси порядок наводит. Только терпеливый я. Знаю, что придет день и увижу ее снова. А в разлуке любовь наша только сильнее станет.
Так и сидел я в шорне на кожах. Дарену укачивал, точно дитятю. А она совсем успокоилась, придремала даже.
– Оставь ее! – выдернул меня из дум окрик.
Я и сказать ничего не успел. Почувствовал, как чья-то крепкая рука меня за шкирку схватила. Рванула так, что я, словно кутенок, вверх тормашками полетел. Успел заметить, что Дарена так и не проснулась. Вот и ладно. Ее тревожить не будем. А с обидчиком поквитаемся.
Ладонь под щеку подставил, чтоб о землю не дерануло. Кутырнулся через плечо. Чую – рука обидчика с ворота сорвалась. На ноги вскочил. Собрался сдачи дать. Только не сумел. Он проворней оказался. В горло вцепился, к стене прижал. А хватка у него крепкая, как клешня у рака. Придавил в ремни да уздечки, что на стене висели. Если бы не они – затылок бы о бревна разбил.
– Убью! – супротивник змеюкой зашипел.
Только тут я понял, кто на меня набросился. Мотнул головой. Из ремней выпростался, смотрю – Свенельд. Вернулся, значит.
– Дурак! – хриплю. – Отпусти! Девку разбудишь… Опять кричать станет… – а у самого в глазах темнеет.
– Ты чего ее облапил? – не унимается варяг. – Думаешь, что если убогая она, так с ней непотребства творить можно?
– Не лапал я ее… – силы меня оставлять стали. – Успокоить хотел… отпусти.
Он на меня взглянул недоверчиво, но с горла руку убрал. Я по стене тряпкой сполз. На четвереньки опустился. Тошнота накатила, вот-вот выворачивать начнет.
Ртом воздух хватаю.
Отдышаться никак не могу.
– Она вороньего грая испугалась, – я головой помотал, чтоб скорее в себя прийти. – А ты дурное подумал…
– Ладно, – Свенельд рукой махнул. – Не разобрался я.
Он нагнулся над спящей Дареной, ладонью по волосам растрепанным нежно провел. Девка что-то забуробила во сне, а потом улыбнулась вдруг. На бок повернулась. Культю под голову подсунула. Спит.
Тут и я в себя пришел. С пола поднялся. Вздохнул глубоко. В нос привычный запах кожи, конского пота и навоза ударил.
Живой…
– Прости, Добрынка, за то, что набросился на тебя, – варяг на меня глаза поднял, а в них веры нет.
Я в ответ головой кивнул.
– Что? – говорю. – Жалко тебе ее?
– Жалко, – тихо ответил Свенельд. – Пускай спит, – он нехотя от Дарены оторвался.
– Пойдем, – говорит. – Мешать ей не будем.
Вышли мы из шорни. Он за собой осторожно дверь прикрыл.
– Ты когда приехал-то? – спросил я, потирая шею.
– Только что. Коня на конюшню завел. Про Дарену спросил, а мне Кветан говорит, мол, с Добрыном она, в шорне. Вот и досталось тебе ни за что, ни про что, – а сам мне в глаза посмотрел.
Пристально так. Точно выпытывая – было чего, или не было?
– Да, удружил мне старшой, – выдержал я его взгляд. – А ты тоже хорош. Так и угробить можно.
– Ну, да ладно, – похлопал он меня по плечу.
Поверил?
Кто его разберет, что у него на уме? Однако слепому ясно – между варягом и девкой шутоломной Леля2 крылами своими махнула…
Вот ведь, как Доля с Недолей порой нить судьбы вьют. Сами крутят веретено, и сами же над работой своей потешаются.
Нитка черная…
Нитка белая…
И вчера еще дочь Любояра-коваля ножом вострым пыталась сердце варяжское пробить, а сегодня это же сердце тоской любовной иссушает. И понимает Свенельд, что не пара ему Дарена.
Однорукая…
Полоумная…
На варягов сердитая.
Гонит он ее из дум своих. Сам сломя голову прочь бежит. Жизнь свою, словно коня, пришпоривает. Злится и на себя, и на нее, и на весь Мир.
Только что он поделать может? Вошла в сердце заноза, и не вынуть ее. Ни иглой, ни клещами железными. Стонет душа. Кровью обливается. А Доля с Недолей, знай, судьбу завивают.
Нитка белая…
Нитка черная…
Даже жалко его. И себя жалко. Ведь я такой же.
Любовью раненый…
Пусто на конюшне. Считай, что все денники пустые. Один Буян овсом хрумкает – старый мерин, для нужд хозяйских оставленный. И конюхи со старшим во главе кто куда разбежались. В щели забились, спасаясь от воеводина гнева. Тихо вокруг, только крысы в яслях шуршат.
– Эй, Кветан! – позвал воевода.
Тишина в ответ.
– Спрятался, кислый хрен, – стукнул кулаком по деревянной перегородке Свенельд. – Тогда ты ответь, – обернулся он ко мне. – Готовы ли вы? Ольга со Святославом на подходе. Малая с Большой дружиной под Любичем встретились, и я сюда поспешил, чтоб дворню предупредить.
– Мы-то готовы, – ответил я. – Закрома полные. Крышу подновили, ворок3 новым забором обнесли, отаву4 выкосили. Сена до весны хватит. Пока табун на выгоне будет, а как снег ляжет, так сюда перегоним.
– Сам траву косил? – спросил воевода.
– Кто ж меня из града выпустит? – пожал я плечами. – Княгиня велела меня дальше ворот не пускать.
– Правильно велела, – усмехнулся Свенельд. – За стенами не спокойно. А нам отец завет дал, чтоб тебя, как зеницу ока, берегли.
Ну, что на это сказать? Да и стоит ли?
– Что про своего не спрашиваешь? – варяг пинком поддал крысу, выскочившую на проход.
Та с визгом взвилась в воздух, шмякнулась о стену и затихла.
– Что-то больно много их развелось, – сплюнул воевода на окровавленный трупик.
– Много, – кивнул я. – Они двух котов сожрали не подавились. Мы уже крысюка5 выкармливаем.
– Давно?
– Третью седмицу. Из десяти трое осталось.
– Забавно, – улыбнулся Свенельд. – Надо будет посмотреть. А эту дохлятину убери, – и варяг пошел к выходу из конюшни.
Я сжал зубы, нагнулся, подцепил трупик за хвост и поспешил за воеводой.
– Так как там отец?
– Жив Малко. Чего ему сделается? – бросил через плечо Свенельд.
Меня от слов его передернуло. Обида за отца резанула. Унизил его варяг, именем холопским обозвал.
– Его летом отбить хотели, – Свенельд не заметил моей обиды, – Только не по зубам вашим стены любичские оказались, – он довольно потер руки. – Кто там у вас шрамом на роже красуется?
– Это Путята, – ответил я, а у самого аж сердце зашлось.
– А-а-а, – кивнул варяг. – Знакомец. Ты ему при случае передай, чтоб бросал дурью маяться. Только хуже делает. Малко сам за ним не пойдет. Он договор поклялся блюсти.
Ознакомительная версия.
