Литература – только в общих руководствах; освещение, в котором факты представлены выше, дано здесь автором впервые.
§ 10. Государственная греческая религия в эллинистическую эпоху, т. е. в последние три столетия до Р. Х. В последнюю войну, которую Греция вела за свою самостоятельность – в войну с Македонией, – Дельфы опять были на стороне врага. Известный из Демосфена «филиппизм» пифии не восстановил значения оракула, и он перестал быть вдохновителем греческой религии (свою роль в эллинизации римской религии он сохранил до конца III в.; см. ниже). Основание эллинистических монархий на Востоке – особенно в Египте, Сирии и Малой Азии – привело к слиянию греческих культов и верований с восточными и через это к новым религиозным формам. В этих новых формах мы различаем два главных типа: 1) тип всеобъемлющего божества и 2) тип обоготворенного человека. Кроме этих новых типов продолжают существовать и старые, причем происходят всевозможные компромиссы. Следует помнить притом, что религиозная жизнь питается не только этими старыми и новыми религиозными формами, но и философской мыслью, которая именно теперь выступает в роли постоянной религиозной проповеди.
I. Новые религиозные типы: 1) тип всеобъемлющего божества. Религии занятого греческой культурой Востока издавна обладали склонностью если не к монотеизму, то по крайней мере к «генотеизму», т. е. к признанию одного всех превосходящего бога, не исключающего, однако, существования других второстепенных или иноплеменных божеств. Благодаря этой своей склонности, Восток влиял на Грецию и в более или менее отдаленные эпохи, посылая туда свои культы; при этом его божества сливались с греческими и делались членами греческого Олимпа (самый разительный пример – Аполлон; затем Астарта – Афродита, Мелькарт – Геракл и др.). Теперь получается уже не то: восточное божество хотя и отождествляется с греческим, но сохраняет свое восточное имя и свой характер всеобъемлющего божества; а так как эти две тенденции, вследствие определенности греческих божеских типов, друг другу противоречили, то в результате получилась смута, известная под именем «феокрасии» или «синкретизма» и ставшая одной из главных причин разложения греческого политеизма. Греческие властители эллинистических монархий не только не противодействовали новым формам, но поощряли их, так как они укрепляли их популярность в стране и вели к примирению между собой их греческих и туземных подданных. Особенно интересны три главных из этих новых типов, возникшие в трех главных восточных монархиях. а) В Египте – Исида и Серапис. Основателем этого греко-египетского культа был Птолемей I; Исида была отождествлена с Деметрой, Серапис – с Аидом, так что новая религия могла быть поставлена в связь с древнеелевсинской религией Деметры. Обрядность была, однако, египетская; греческий язык был только удобным мостом, по которому культ «многоименной Исиды», с его очищениями и прочим таинственным и эффектным церемониалом, проник во внеегипетский греческий мир. Его центром осталась египетская Александрия; ее храм Сераписа, так называемый Серапей, был одним из последних оплотов язычества против христианства. Кроме культа этих двух божеств заслуживает внимания еще культ египетского Анубиса или Тота, отождествленного с греческим Гермесом; эти «герметические» общины с их магией стали впоследствии гнездами гностических ересей и, как таковые, опасными соперницами христианства. б) В Сирии – «Сирийская богиня», культ которой распространялся оскопленными жрецами. Из всех явлений феокрасии – это самое неутешительное. Для судеб язычества сирийский восток был гораздо важнее тем, что он охватывал также Иудею, с ее культом Иеговы (которого греки по чисто внешним причинам отождествляли с Дионисом). Эллинистическая эпоха была также эпохой усиленной эллинизации иудеев: греческий язык находил среди них большое распространение. Селевкиды не раз своими неразумно крутыми мерами тормозили это дело (ср. восстание Маккавеев), но зато ему способствовали властители соседнего Египта, где и состоялся тогда перевод Писания на греческий язык (так называемые LXX толковников). Это в свою очередь способствовало возникновению так называемого еврейского прозелитизма и внесло новую струю в религиозную спекуляцию греков. Особенно плодотворной оказалась она в низших слоях религиозной мысли, наравне с герметической и прочей магией. в) В Малой Азии, в царстве Атталидов – Великая Матерь Богов, отождествленная с Землей, издревле почитавшейся в Троянской стране. Подобно «Сирийской богине», и ее культ правился оскопленными жрецами; он распространился по Греции в нашу эпоху, а в конце III века перешел и в Рим; это было последним религиозным действием дельфийского оракула. 2) Второй религиозной идеей данной эпохи был так называемый апофеоз, т. е. идея, что человек может быть сопричислен к сонму небожителей. Доэллинистическая Греция знала только так называемую героизацию (см. выше), отличающуюся от апофеоза тем, что а) она воздавалась только умершим и б) «герой» предполагался существом отличным от бога, имея более ограниченную сферу власти и получая более скромные почести; только апофеоз Лисандра после его победы над Афинами в 404 г. образует трудно объяснимое исключение. Напротив, у народов Востока обоготворение царей при жизни было обычным явлением; поэтому и Александр Великий, а за ним и его преемники провозгласили себя божествами. Первоначально они требовали себе божеских почестей лишь от своих подданных-варваров, для которых они были привычным делом; но при податливости большинства греков это различие сглаживалось. На греческой религии обычай апофеоза, в силу которого обоготворяемый получал и храмы, и жрецов, и праздники, отозвался самым гибельным образом – тем более что Греция не знала того промежуточного религиозного типа, который позднее в Риме так облегчил понимание апофеоза – гения (см. ниже). На глазах у всех смертные люди были объявляемы богами, превращались в богов; это не могло не навести на мысль, что и всеми почитаемые олимпийские божества были первоначально людьми. Эта теория, которой, по имени ее автора Евгемера мессанского, присвоено название евгемеризма, появилась как раз в начале III века. Для тех, кто простодушно верил в божественность Александра Великого и прочих, она ничего опасного не представляла: предвечности богов греческая религия все равно не признавала, и Зевс, хотя бы он раньше и был человеком, мог оставаться богом. В глазах более или менее вдумчивых людей евгемеризм сводился к отрицанию богов; его автор считался атеистом, и в эпоху столкновения Я. с христианством евгемеризм сделался для христианских апологетов очень важным оружием.
II. Старые религиозные формы и типы без особенных перемен продолжали свое существование и в данную эпоху; замечается лишь некоторое развитие, обусловленное не столько почином какого-нибудь вдохновителя, сколько естественным течением вещей, подготовленным еще в предыдущую эпоху. Уже тогда замечалось спорадическое стремление, наряду с тщательной характеристикой богов, обоготворять эти их характеры: Афина-Победительница получала храмы просто как Победа, миролюбивая Деметра, мать богатства, естественно могла выделить из себя богиню мира, Ирину. Теперь это стремление усиливается, но вместе с тем баснословные победы Александра Великого, гибель и возникновение царств, неожиданные катастрофы, в хорошем и дурном значениях, в стольких частных жизнях способствовали развитию убеждения, что всем управляет Судьба – именно прихотливая Судьба (τυχή), а не старинный, строгий и непреклонный Рок (μοιρα), – и вот этой Tychê (y римлян позднее Fortuna) были воздвигаемы алтари и храмы; ее сделали богиней-покровительницей столицы одного из новых царств, Антиохии. Усилилась популярность и тех древних божеств, которые так или иначе стояли близко к прихоти – Афродиты и Эрота, Гермеса, Диониса с его сатирами и др. Это отразилось на художестве, в котором преобладают и развиваются именно указанные типы, и еще более на литературе, специально на ее двух характерных чертах: эротизме и страсти к приключениям. Эти два направления сходятся в том литературном типе, который был характерным созданием эпохи и ярче всего проповедовал власть Афродиты и Судьбы, – в романе.
III. Философская мысль в данную эпоху еще более чем прежде стала носительницей того элемента Я., который в дельфийскую эпоху был связан с религией и лишь в аттическую от нее отделился – морали. Теперь активная религия почти совсем перестала быть источником и вдохновительницей нравственности; Дельфы занимались только политикой, притом довольно мелкой, как духовная столица Этолийского союза; новые культы ничего этически ценного не внесли, скорее наоборот (Сирийская богиня потворствовала половой разнузданности, герметизм и родственные секты со своей магией возбуждали любостяжание и мстительность); даже мистерии, как можно судить по презрительному отзыву Диогена, уже в IV в. погрязли в обрядовом формализме, в ущерб своей нравственной идее. В образовавшийся пробел вступает философия, причем к обоим активным направлениям IV в. (киникам и академикам) присоединились в III в. еще два – стоическое и эпикурейское. Из них академическое существовало более для избранных умов: все же оно, в лице некоторых своих представителей (например, Крантора), не брезгало обращаться и к более широкой публике, чтобы рассеять страх перед смертью и утешить в потере дорогих людей; отголоски этих учений мы находим даже в полуграмотных надгробных надписях, которых из этой эпохи сохранено немало. Настоящими проповедниками добродетели среди простонародья были киники – «опростители» той эпохи, надевавшие «суму Диогена» и ходившие в народ учить его, что добродетель довлеет себе и счастье не зависит от внешних благ, всего же менее – от богатства. Одним из наиболее замечательных был утешитель страждущих, Кратет, «добрый гений», как его называли (agathos daimon). Были между ними и низменные личности; вообще киники и в хороших, и в дурных своих чертах напоминают францисканцев; «суме Диогена» соответствовала символическая corda di S. Francesco. Эпикуреизм удалил богов в «междумирия», сделав их объектом гораздо более эстетического, чем этического поклонения; его этика была совершенно иррелигиозна, но, впрочем, достаточно строга и даже аскетична. Более положительно относился к государственной религии стоицизм; правда, он был склонен к пантеизму, но помимо божества, оживляющего весь мир, и его частичных преломлений, он признавал и всех государственных богов, допуская их тождество с указанными преломлениями, или же их происхождение, путем апофеоза, из добрых людей. Важнее всего было то, что стоицизм допускал «божий промысел» (pronoia), сказывающийся, между прочим, и в том, что он открыл человеку возможность, путем обращения к нему, раскрыть, насколько это для него полезно, завесу будущего; этим была признана возможность и целесообразность вдовства. С этой точки зрения стоицизм был самым благонадежным из философских направлений. Но именно в силу своего терпимого и доверчивого характера, стоицизм сделался покровителем новой науки, которая как раз в данную эпоху стала овладевать умами и распространяться по греческому (и греко-римскому) миру, – астрологии. Происхождения она была восточного, вавилонского: сближение Греции с Востоком при Александре Великом открыло для нее пути в Грецию. Планетные божества были отождествлены с греческими, так что внешний повод к соблазну был устранен; все же всякому адепту астрологической науки было ясно, что планетный Зевс, связанный в своих движениях и ничуть не человекоподобный, имел мало общего с тем земледержцем, которому поклонялись в Олимпии и которого изобразил Фидий. Вообще астрология содержала зародыши новой метафизики, которая плохо уживалась с общегреческой и со временем причинила немало хлопот и христианству. Прежде чем проследить дальнейшие судьбы греческого Я., следует бросить взгляд на развитие римского Я. вплоть до его слияния с греческим в единое греко-римское.
