Такой папессы никогда не было. Иоанна — героиня имагинарная. Но между 1250 и 1550 годом она была предметом поклонения, как народного, так и официального, и в истории христианской Церкви этого периода ее личность стоит у истоков культового предмета и целого ритуала. В ней воплотился насаждаемый Церковью страх перед женщиной, а особенно — страх того, что в саму систему Церкви проникнет женщина. Внутри того самого движения, которым Церковь утверждала всемогущество папства, она создала противообраз папы — папессу. Блестящий бразильский медиевист Иларио Франко Младший в книге о средневековых утопиях предлагает видеть в папессе Иоанне утопию андрогинности. Мне же в этой фигуре видится скорее отрицание другого пола, нежели его принятие. Это XIII век заставляет Церковь и историю принять папессу Иоанну. Крупный исследователь папессы Иоанны Ален Буро наглядно показывает, какую роль во всей этой конструкции сыграло то, что называют сетью доминиканцев. Образ папессы Иоанны впервые появляется у доминиканца Жана де Мейи (1243); потом в «Зерцале нотариальном» доминиканца Винсента из Бовэ, любимейшего ученого Святого Людовика (около 1260). И наконец, другой доминиканец, Мартин Поляк (родом из Троппау, что в Богемии, брат доминиканского монастыря в Праге, подчиненного польской провинции), капеллан и папский исповедник, описывает судьбу папессы Иоанны в своей «Хронике пап и императоров» (около 1280). В это же время папесса Иоанна появляется и в сборниках exempla, написанных тоже авторами-доминиканцами — Этьеном Бурбонским и Арнольдом Льежским. Вот что пишет Мартин Поляк: «После сего Льва (Льва IV) Иоанн, по происхождению из англичан, уроженец Майнца, восседал два года, семь месяцев и четыре дня. Он умер в Риме, и место папы месяц оставалось свободным. А говаривали, что был он женщиной; в отрочестве она была переправлена в Афины, переодетая в мужское платье тем, кто был ее любовником; и так продвинулась в разнообразных познаниях, что не находила себе равных; и так сложилось, что позже в Риме обучала премудростям trivium (словесные искусства) и ученики и слушатели ее были высокие магистраты. И вот, поскольку ее поведение и познания возымели большую славу в Городе, то и избрали ее папой единогласно. Но во время ее понтификата сообщник ее обрюхатил. Однако она не просчитала времени разрешения от бремени и, отправившись к Латеранскому собору от собора Святого Петра, схваченная родовыми муками между Колизеем и церковью Святого Климентия, родила дитя, а затем умерла, точно в том месте, где и была погребена. И поскольку его святейшество папа, совершая этот переход, всегда сие место обходит стороной, то можно поверить в то, что делает он так в знак ненависти к этому происшествию. В поименовании святых понтификов этого не вписано по причине невозможности того, чтобы женский пол имел в сию сферу вхождение».
Около 1312 года, когда начали составлять нумерацию владык, другой доминиканец, Толомео ди Лукас, ученик святого Фомы Аквинского, в своей «Церковной истории» присваивает папессе Иоанне цифру VIII (то есть речь о папе Иоанне VIII) и упоминает ее как 107-го папу.
Но в действительности Церковь в этот период решительно отодвигает женщин от ответственных должностей и от участия в отправлении священнических обязанностей. Декрет Грациана, который около 1140 года устанавливает каноническое право, строго удаляет из Церкви женщин. Упоминая об Иоанне в конце XIII века, еще два доминиканца, Робер д'Юзес в своих видениях и пророчествах и знаменитейший автор «Золотой легенды» Иаков Ворагинский, в хронике города Генуи, выражают ужас по поводу «осквернения святости женщиной». Вот как это написано у Иакова Ворагинского:
«Женщина сия (ista mulier) начала свой путь с высокомерием и самодовольством, продолжила сплошного ложью и глупостью и закончила позором. Такова на деле и есть суть женщины (nature mulieris), которая, взявшись за какое бы то ни было деяние, сперва принимается за него с самодовольной смелостью, посреди же него глупость, а в конце концов срам. Женщина, самонадеянно взявшись за что-либо, того не берет в расчет, что будет в конце и что всего этого касается; ей-то уж кажется, что она свершила дела великие, и если начнет она нечто достойное, то после не сумеет, пройдя начало пути, по ходу деяний своих следовать делу с мудростью, с каковой начала его, и это по причине неразумия своего. И так для нее заканчивается срамом и позорищем то, что начала она с самодовольством и храбростью и что продолжила с глупостью. И тут ясно видеть можем, что женщина начинает с высокомерием, продолжает в неразумии, заканчивает в гнусности».
Вера в существование папессы Иоанны была причиной появления в обряде папской литургии нового предмета и нового ритуала. Предмет — это прорезное седалище, на которое, должен был воссесть новоиспеченный папа во время обряда возведения в сан, чтобы исполнитель обряда смог проверить его принадлежность к мужскому полу, дабы избежать возможного повторения эпизода с папессой. Ритуал — это прощупывание, посредством которого исполняющий обряд удостоверялся, что у папы есть мужские половые органы. Тем временем умонастроения и отношение к папессе меняются. Обряды и легенды, связанные с папой, ищут отображения в фольклоре. В XIX веке каноник Игнаций фон Долингер, собирая и издавая сборник связанных с папством легенд Die Papstfabeln des Mittelalters («Папские побасенки Средних веков»), в центр своей книги помещает историю папессы Иоанны. Еще в IX веке пародийный текст «Вечеря Киприана» изображал пародию на папскую литургию, которая игралась в присутствии папы и императора, и в Риме был учрежден настоящий карнавал: это были празднества в Тестаччо, до нас дошло их описание 1256 года. В это же время ширится, как это хорошо показал Агостино Паравичини Бальяни, и живейшее любопытство, обращенное к телу папы, как в его реальном виде, так и в символической интерпретации.
С другого фланга папессе Иоанне наносило контрудары развитие образа женщины как объекта поклонения. Тут мы сталкиваемся с нормальным балансированием этого имагинарного между добром и злом, достоинством и святотатственным кошмаром. Пока папессу проклинают как связанную с нечистой силой колдунью, она тем временем занимает свое место в процессии блистательных дам, в 1361 году описанной Боккаччо в De mulieribus claris («О знаменитых женщинах»). Это прекрасно выразил Ален Буро: «В 1361 году Иоанна покидает Церковь, чтобы войти в литературу и в женственность».
В это время иконография папессы Иоанны развивается по двум направлениям. Скандальный исторический образ находит отражение в миниатюре, затем в гравюре и сосредотачивается большей частью на сцене родов. Торжественный и полный достоинства образ проходит путь от карнавального к аллегорическому и под конец распространяется в колоде карт таро. Пародийный элемент вдохновляет Рабле в его «Третьей книгe» (1546). Когда Панург представляет, как бы он пригрозил оскоплением Юпитеру за то, что тот соблазняет женщин, он орет: «Я его крюком сюда стащу. Я его утихомирю. Знаете, что я с ним сделаю? Черт подери, я ему напрочь оттяпаю яички. Так что и звания не останется. И уж папой ему тогда не быть, ибо testiculos поп habet». Тут отсылка к папскому ритуалу очевидна.
Парадоксальным образом новую жизнь в образ папессы Иоанны вдохнуло лютеранство. Неудивительно, что лютеране с удовольствием прикинулись верующими в реальность фигуры, воплощавшей собою все бесчестие римской Церкви. Но очень скоро презрение кальвинистов, а затем и рационалистская критика не оставляют камня на камне от мифа об исторической папессе Иоанне, «Энциклопедия» отводит ей место среди героинь бабушкиных сказок. А Вольтер в «Опыте о нравах» пишет, упоминая об убийстве папы Иоанна VIII в 882 году: «Это не более правдоподобно, чем история папессы Иоанны». Только немецкий театр около 1480 года с успехом показывает историю папессы Иоанны, выведенной на сцене под именем фрау Йетты.
Французская революция испытывает к теме папессы лишь ограниченный интерес, связанный с критическим настроем в адрес религии и Церкви. Известен, впрочем, определенный успех оперы-буфф композитора Дефоконпре, заканчивающийся пародийным вариантом песни «Сa ira»:
Ей-ей, милашка, — без обмана:
За нас папеска Иоанна!
Тиару папскую напялит
И гордый Рим плясать заставит.
Красотка папою теперь!
Ох, ох, ох, ох! Ах, ах, ах, ах!
А ты ничуть ее не хуже,
Ничуть не хуже, верь — не верь,
И пусть затмится, слово право,
Тиары суетная слава!
