Увы! Сильные мужи Израилевы лежали в могилах. Время — могучий воитель, заставляющий преклонить колена самых несгибаемых, — повергнув их, не пощадило и стен. Вот уже два или три столетия новые поколения проходили мимо этих камней, напоминающих руины второго Вавилона. Наконец однажды Никодим и Иосиф Аримафейский приобрели землю и развалины. Из обломков они на старом фундаменте выстроили новый дом и сдавали его чужестранцам, устроив там большую залу для трапезы. Камней им хватило еще на три дома, а из больших глыб, непригодных для новых построек, кажущихся (в сравнении с прошлыми) обиталищами пигмеев, они высекали надгробия, колонны и резные каменные украшения для стен, продавая их затем с большой выгодой.
Именно Никодиму, который, отдыхая от обязанностей мужа совета, развлекался резьбой по камню, и пришла в голову мысль о подобном предприятии; оно оказалось успешным и обогатило сотоварищей.
С того дня как Илия, снимавшего этот дом у Никодима, предупредили, что Иисус Назареянин желает справлять у него Пасху, он приказал всем слугам чистить двор. С помощью каменотесов Никодима и Иосифа Аримафейского они руками и рычагами выворотили из земли и откатили к стенам большие глыбы, прежде загромождавшие двор, и теперь стало легко добираться до прихожей.
Сейчас Илий прежде всего провел Петра и Иоанна в эту прихожую, а затем поднялся с ними на второй этаж, чтобы показать место, приготовленное для вечери.
Широкие полотнища поделили залу на три части, озаряемые светильниками, что свешивались с потолка; это придавало ей сходство с храмом, где, пройдя притвор, попадаешь в святилище, за которым угадывается Святая Святых.
Выкрашенные белой краской или побеленные известью стены были на треть высоты обиты циновками, какие еще сегодня можно встретить в большинстве арабских домов, если их хозяева достаточно состоятельны, чтобы позволить себе подобный расход. Вдоль циновок на медных вешалках висели необходимые для празднества одежды.
В срединной части залы выделялся белоснежной скатертью стол с тринадцатью приборами.
В двух других выгороженных комнатах у стен лежали свернутые вместе тюфяки и покрывала, припасенные на случай если сотрапезники пожелали бы провести в доме остаток ночи после вкушения пасхального агнца.
Еще два стола были приготовлены на первом и третьем этажах, в залах, устроенных наподобие этой, но Илий привел посланцев Иисуса прямо к тому, что предназначался для назареянина и его двенадцати учеников.
Петр и Иоанн тотчас согласились с его выбором, тем более что место весьма походило на то, что описывал им их учитель. Они велели Илию завершить приготовления к Пасхе, а сами отправились: Иоанн — за чашей, которую Иисус велел ему взять в доме у Древних ворот, а Петр — на Бычачий рынок за пасхальным агнцем.
Илию же поручили подняться с факелом на террасу, дабы дать знать, что в доме ожидают Иисуса и его спутников.
Об этом сигнале заранее условились с учителем, который по дороге из Вифании должен был подняться на Масличную гору, откуда весь Иерусалим виден как на ладони.
Петр и Иоанн по лестнице в четырнадцать ступеней, называемой Ступенями Сиона, спустились в Нижний город и еще не дошли до театра, как, оглянувшись, заметили на выступе террасы пламя факела, поднимавшееся к небесам.
Стояла тихая, ясная погода. В легком восточном ветерке, освежавшем воздух, уже чувствовалась мягкость сирийской весны. Легкая облачная дымка на голубом небе умеряла и утренние лучи солнца и вечернее сияние лунного света. На лозах холмов Ен-Гадди и смоковницах Силоамской долины появилась свежая зелень; кроны олив в Гефсимании стали ярче, а мирт, теребинт и рожковое дерево покрылись молодыми сочными побегами. Цветущий миндаль усыпал склоны горы Сион хлопьями розового снега, сквозь который проглядывали крупные непахучие фиалки, подобные тем, что растут на Родосе и по берегам Эврота. И не соловьи и малиновки, а горлицы, единственные птицы Священного города, уже принялись нежно ворковать среди кипарисовых рощ Сиона, в кронах сикомор, пальм и сосен сада Ирода.
А значит, ничто не помешает Иисусу разглядеть на доме трапезы горящий факел, пламя которого чуть отклоняется под восточным ветром, как бы указывая людям, что и свет благодати прольется с востока на запад.
При виде этого пламени путник, сидевший под купой пальм в четверти льё от Иерусалима, между Виффагией и Голубиным камнем, внезапно умолк, а затем обратился к кучке мужчин и женщин, внимавших ему, со словами:
— Час настал… Идемте!
То был молодой галилеянин, учитель Иисус из Назарета.
В нынешнее маловерное время да будет нам позволено рассказать о Христе так, как если бы никто до нас о нем не говорил, обратиться к Священной истории, словно ее еще никто не написал. Увы! Как мало глаз скользило по ее письменам и в памяти скольких она уже изгладилась!
Для тех, кто не подозревал о божественном происхождении Иисуса из Назарета, он представал человеком тридцати-тридцати трех лет, чуть выше среднего роста и очень худым, как большинство тех, кто посвящал себя роду человеческому, раздумывал о нем и страдал ради него.
У него было удлиненное бледное лицо, голубые глаза, прямой нос, прекрасно очерченные губы, тронутые мягкой, немного печальной улыбкой; белокурые волосы, по обычаю галилеян разделенные надвое пробором, мягкими волнами ниспадали на плечи; наконец — отливающая легкой рыжиной, будто хранящая золотистый отсвет восточного солнца бородка еще более удлиняла лицо, черты которого одухотворенно светились, выдавая склонность назареянина к созерцательности.
Одет он был — и никто его не видел в ином облачении — в красный, не шитый, а сплошь тканный сверху донизу хитон, живописными складками ниспадавший вдоль тела. Длинные широкие рукава оставляли видимыми лишь кисти рук необычайной тонкости и белизны. Поверх хитона был наброшен лазурно-голубого цвета плащ, в который он кутался с бесподобной простотой и грацией. На ногах он носил сандалии с завязками над щиколоткой, а постоянно вскинутую голову держал непокрытой, лишь в самые жаркие часы дня накидывая на нее свой голубой плащ.
От всей его фигуры веяло чем-то неуловимым, сливающим в себе благоухание и свет. Словно таинственная печать отмечала в нем сверхъестественное существо, на миг появившееся среди людей и в человеческом облике.
Его божественную природу, скрытую в земной оболочке, лучше всех угадывали дети и женщины, благодаря более нежному и тонкому устройству чувств легче поддающиеся магнетическому влиянию натур, одаренных свыше. И действительно, стоило Иисусу появиться, как все дети, вплоть до самых несмышленых малышей, тотчас сбегались, простирая к нему руки. Когда он шел по улицам Иерусалима, Капернаума или Самарии, даже если держался обочины, почти все встречные женщины, не ведая почему, склонялись при виде его: какая-то тайная сила заставляла их преклонить колена.
Конечно, о молодом учителе из Галилеи — как обычно называли Христа — слагалось множество легенд и волшебных историй, повестей о чудесах. Куда бы он ни направлял свои стопы, молва опережала его, сопутствовала и тянулась ему вослед подобно легиону ангелов, разбрасывающих цветы на его пути и усыпающих розами следы его ног, во мнении толпы наделяя его почти божественной властью.
Говорили, что его всеблаженная родительница — а уже тогда мать Иисуса почитали всеблаженной, — так вот, поговаривали, что родительница его происходит из царского рода Давида, сына Иессея.
Говорили, что Иоаким и Анна, ее отец и мать, прожив в Назарете двадцать лет бездетно, дали обет: если родится у них желанный плод супружества, посвятить его служению Господу. И родилась у них дочь, получившая сладчайшее имя Мариам, что значит «морская звезда».
Это имя и носила та, кого мы привыкли называть Марией.
И вот во исполнение обета юная Мария, которой суждено было нести в себе будущее мира, была отдана родителями в храм и воспитывалась среди своих сверстниц, читала священные книги, пряла лен, ткала облачения для левитов — все это вплоть до достижения четырнадцатилетнего возраста, когда храмовых воспитанниц возвращают их родителям. Однако, когда ей исполнилось четырнадцать, Мария отказалась покидать святое место, говоря, что, давая обет, родители посвятили Господу и душу, и тело ее. Первосвященник, затруднявшийся оставить ее, вопреки обычаю, при храме, воззвал к Всевышнему, и на него снизошло откровение: девушка должна была получить супруга из рук первосвященника, дабы сбылось предсказание Исайи: «Се, дева во чреве приимет и родит сына, и произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень».
Избранником оказался Иосиф, старец из дома Давидова. Его имя и имя Марии были выгравированы на брачных скрижалях в торжественном собрании, а затем супруги, так и не разделив брачного ложа, расстались: он отправился в Вифлеем, она — в Назарет.
