— Значит, стараться улучшить людскую жизнь бесполезно?.. Хороша позиция, — уже рассердился Пилий.
— Добро, конечно, не вред, — по-своему согласился с ним Афидн.
— Получается лабиринт, — заметил Тезей.
— И где взять нить Ариадны, — словно поддержал Афидна Мусей.
Получалось, что беседующие стороны понимают друг друга, а решение ускользает. Противников, выходило, проще дожимать. Вот-вот возникнет спор. И уедем ни с чем — подумал Тезей.
— Действовать надо, действовать, — не выдержал общего молчания Герм.
— Что на это скажешь? — спросил Афидна Тезей.
— Да я что, — даже огорчился Афидн. — Я же хотел, чтобы мы порассуждали вместе… А так, я согласен. Опять же против неизбежного и боги бессильны.
— Вот и отлично, — обрадовался Тезей.
— Что до перепелок и цикуты, — повернулся к Пилию Афидн, — то в петушиных боях только перепела, убежав было от противника, возвращаются назад.
— В лесу прячутся, — подзадорил его Пилий.
— Мы в лесу живем, но мы открыты беседе и дружбе, и рады тебе, Тезей, и твоим друзьям.
— Чтобы я в вашем лесу спрятался, — рассмеялся Тезей.
— Зачем самому Тезею прятаться. Тезей может что-нибудь у нас спрятать.
Эти слова Афидна звучали почти пророчеством.
На обратном пути Мусей вслух размышлял:
— Знаешь, Пилий, зачем необходимо народовластие, равенство людей?
— Зачем?
— Чтобы люди научились ценить и, главное, понимать друг друга, видеть друг друга по-настоящему. А потом и идея народовластия себя исчерпает.
— Чего? — не понял Пилий.
— Народовластие само себя исчерпает, когда люди научатся понимать и ценить друг друга.
— И любить, — подумав, добавил Пилий.
— Любить? — повторил Мусей. — Действительно… И зачем тогда нужно будет какое-то властие…
— А что же там будет?
— Не знаю… Это так далеко, что для нас и для наших детей значит никогда.
— Опять твои дальние пророчества, — огорчился Пилий, — вот утешил…
В Марафоне они снова задержались. Тезей все-таки решил выполнить свой обет и поставить алтарь Гекалине. Старой Гекалине, которая приняла его и обогрела, когда он приходил сюда, теперь уже, казалось, вечность назад, чтобы поймать критского быка.
Хрисипп, предводитель Марафона да и всего четырехградья, охотно и искренне откликнулся на предложение молодого афинского царя, хотя и не особо понял: почему алтарь — Гекалине. При жизни Гекалину здесь считали странной, относились к ней отчужденно, порой неприязненно. Сейчас, когда старая женщина умерла, все ее странности позабылись. Но, если кого спросить, отношение к ней и теперь вызывало вроде как недоумение — всех, достойных и недостойных, хотя все помнили, что всех их, достойных и недостойных, Гекалина жалела.
— Чему алтарь посвятим? — Хрисипп пытливо вглядядывался в Тезея.
— Доброте.
— Верно! — обрадовался Хрисипп. — Правильно.
Когда уже и от Марафона отъезжали, Тезей, словно сам себе, проворчал:
— Добро… добро… Доброта, вот с чем иногда рождается человек, вот, действительно, божественный дар. Остальное надо приобретать.
— Слышал, Мусей, — встрепенулся Пилий, — вот это пророчество. И в отличие от твоих предсказаний, действует прямо сейчас.
— Так ведь царь, однако, — улыбаясь, развел руки Мусей.
Пусть даже обольщеньями своими…
Раскрыв себя, не избежать вреда.
Жизнь вдруг предстанет терпкой, как страда.
Вы — гость иллюзий? Оставайтесь с ними.
И слейтесь с упованьями благими.
Когда-нибудь порыв таких утех,
В грядущих днях, охватит сразу всех.
И вправду станут истины простыми.
Порыв души, что вспыхнул и пропал —
Прообраз золотых первоначал.
Не вечно будут зеркала кривыми.
Вот вы едины в чувствах, и сейчас,
Экстазу вторя, именно для вас
Мир благом наливается, как вымя.
Что же касается Афин, взбудораженности в городе будто прибавилось. Тезей раздумывал, поглядывая со своего коня на снующих туда-сюда людей, на горластые кучки размахивающих руками. Заболевание и выздоровление — состояния одинаково переходные. Разберешься ли, чт происходит. Лихорадка у отдельного человека понятна. Начало заболевания с началом выздоровления не перепутаешь. А если всех лихорадит? Общество? Как отличить выздоровление от заболевания? Очень просто и в дураках оказаться.
До ушей Тезея долетало:
— Народовластие!
— Аттика, объединяйся!
— Новые афиняне!
— Школы — для юношей!
— Учеба — для девочек!
— Даешь народные праздники!
Так встречали Афины своего царя.
Спутники Тезея радовались, считали, что город готов к переменам. Тезей же почему-то опасался ошибки в своих впечатлениях от городской трескотни. Ведь известное дело: всякий эллин в начале пира пьет из маленьких чаш, а, разгорячившись, да на полный желудок, хватается за большие. И тогда ему все нипочем, а он ни к чему не годен.
Тезей внутренним взором попытался нарисовать себе образ предлагаемой им демократии, но воображение представило ему лишь какую-то сырую болванку — даже без самых первых нашлепков глины для будущих рук, ног, головы. Хорош мастер, думал о себе Тезей.
И все — одно к одному. Над Афинами, кроме прочего, словно разгорелось весеннее солнце. В городе — море улыбок: Геракл осчастливил Афины своим появлением.
Вопреки своему сурово-сдержанному характеру, всеэллинский герой тоже был необычно весел, жизнерадостен. Совсем недавно Геракл выбрался из годичного рабства, в коем пребывал у лидийской царицы Омфалы. Вырвался, можно сказать, на свободу. И загулял. Даже к Эврисфею не явился, рабом которого для исполнения двенадцати подвигов все еще по воле богов оставался. Формально оставался, поскольку Эврисфей только в силу ниспосланных свыше распоряжений дерзал приказывать Гераклу. Сам же всегда побаивался знаменитого героя, даже элементарно трусил перед ним. Поэтому и приказания свои передавал Гераклу через других людей. Последнее же повеление Эврисфея Гераклу — отправиться за поясом царицы амазонок, оберегающим от любовных чар, влюбленностей и вообще от коварного Эрота, — донесла до Геракла общеэллинская молва. Лишь она смогла догнать его по дороге в Афины. Посланцы Эврисфея с этим не справились.
Рабство у лидийской царицы Омфалы было настоящим, хоть и не лишенным услад. Этой зрелой женщине этот крепкий мужчина был отдан, пусть и на время, но в полную собственность. Получила она его и стала делать с ним, что в голову взбредет. Самое несообразное и неслыханное. Например, Омфала, словно куклу, наряжала Геракла в женские одеяния, заставляла вертеться перед зеркалом, а то и исполнять всю женскую работу по дому… Любая женщина — такая загадка на белом свете, такая головоломка… Ну что она вдруг так?
И как не понять Геракла, вырвавшегося на свободу после целого года таких испытаний и, естественно, загулявшего. Желание гулять к тому же усиливалось, обострялось совершенно неожиданным для него — до отчаянья, глупым, ни с чем несравнимым ощущением потери. Геракл чувствовал, что потерял Омфалу, что ничего подобного в жизни его больше не повторится и что Омфалы ему всегда будет теперь не хватать.
— Она меня называла женой, а я ее мужем не называл, — почти мстительно заявил Геракл Тезею и его друзьям, обступившим его со всяческими вопросами.
— А что потом? — допытывался Пилий.
— Потом… — не сразу ответил Геракл, — потом она развязала мой пояс.
Молодые люди дружно расхохотались.
— Глупенькие, это по-вашему «распустить пояс» — значит лишить невинности, — пояснил Геракл. — По-лидийски «развязать пояс» означает отпустить на свободу. — Помолчал и добавил. — Да будет так, пусть она пьет и ест.
Этот словесный оборот «пусть она пьет и ест» молодежь поняла безошибочно, хотя такая восточная формула и была необычна для их слуха.
— Что вы все про Омфалу да о женщинах, — отмахнулся гость, — как будто больше не о чем рассказывать.
— О чем, например? — поинтересовался Тезей.
— О спальных повозках…
— На такой повозке ты возлежал с Омфалой? — ехидно спросил Пилий.
Афиняне опять готовы были рассмеяться.
— Нет, — опередил их Геракл, — вы опять не поняли. В спальных повозках жили и ездили племена мушков. Они появились с севера, ограбили и разрушили великую державу хеттов. Царство Омфалы — островок, оставшийся от этой державы… Уцелело и еще кое-что.
— А мушки? — спросил Тезей.
— Мушки сначала застряли на границе Египта, затем взяли с фараона дань и исчезли.
— Совсем?
— Кто знает, — ответил Геракл и, помолчав, добавил. — И волна огня шла перед ними… Так написано в лидийских свидетельствах.
