Пять пар осталось из десяти, десять человек из двадцати. Опять Малютка Джон среди победителей.
— Принц Джон-то, небось, уж спит и видит себя королем Иоанном…
— Корону родного брата примеряет…
Три пары, шесть человек. Среди них — Малютка Джон. Теперь уж в толпе не до разговоров. Шериф Ноттингемский и тот подался вперед над разукрашенными перилами. Бледнеют и краснеют знатные девицы в ложах.
Три человека осталось, три лучших стрелка. Лесничий Черный Билль, недоброй славы человек, знатный рыцарь Гай Гисборн, из гордой прихоти влезший в простонародное состязание, да Малютка Джон, назвавшийся Рейнольдом Гринлифом.
Трубит рог, выносят новую мишень, самую мелкую, самую сложную. Первым выпадает стрелять Черному Биллю.
Долго, старательно, целился лесничий. Хороший прицел, да только не учел Черный Билль силы ветра. Две стрелы из трех отнес ветер мимо, третья вонзилась в мишень.
Вышел рослый красавец Гай Гисборн. Поклонился шерифу Ноттингемскому и дамам в ложах. Напряг мощные мышцы, натягивая тетиву, примерился к силе ветра. Вторая и третья стрелы Гая Гисборна вонзились в мишень рядом со стрелой Черного Билля.
Бледна как полотно дочь шерифа Ноттингемского в ложе. Вертит девица в руке цветок розы, приготовленный, чтобы бросить победителю. С изящным поклоном поднимет смуглый красавец рыцарь цветок, поднесет к губам, приколет на грудь. Ах, только бы не выстрелил лучше этот саксонский мужлан по имени Гринлиф! Да нет, невозможно, не зря сорвана нежной ручкой роза.
Небрежно вышел Малютка Джон, словно в кегли поиграть от скуки. Поднял лук. Спустил тетиву. Просвистела первая стрела, расщепила стрелу Черного Билля. Заревели от восторга трибуны.
Просвистела вторая стрела, расщепила стрелу Гая Гисборна.
Завыли, засвистели, захлопали, застучали ногами трибуны. С восхищением выругался сквозь зубы рыцарь.
Просвистела третья стрела, расщепила вторую стрелу Гая Гисборна.
Полетели в воздух шапки, к ногам стрелка — цветы. Разорвала в гневе дочь шерифа свою розу.
Идет Малютка Джон получать из рук шерифа приз — серебряную стрелу.
— Как твое имя стрелок? — спрашивает шериф.
— Рейнольд Гринлиф из Хольдернеса, — отвечает Малютка Джон.
— Иди ко мне в дружину, стрелок, — говорит шериф. — Для такого молодца, как ты, у меня найдется дело по плечу. Благородный Гай Гисборн со своими и моими людьми скоро устроит большую охоту на разбойника Робина Гуда.
— Охотно приду, если не обидишь жалованьем, — отвечает Малютка Джон. — Только отпрошусь у своего господина. Когда мне надо поспеть назад?
— К концу недели, славный стрелок, — отвечает шериф. — Утром во вторник выведет Гай Гисборн отряд из своего замка. Возвращайся и не сомневайся в моей щедрости.
Дотемна веселился народ на гульбище. Со многими выпил Рейнольд Гринлиф по кружке эля, но скрылся засветло — никто и не заметил.
А оторвавшись от людей вновь стал Рейнольд Гринлиф Малюткой Джоном.
Невесело было на душе у Малютки Джона. В задумчивости сел он на придорожный камень.
«Верно сказал тот йомен, — думал Малютка Джон. — Сколько не стреляй в лесу, сам станешь дичью. Опустится во вторник подъемный мост, выедет отряд на веселую охоту. Прочешут рыцари зеленый лес железным гребнем. Проклятье на вас, норманны, потомки завоевателей!»
«Не томись злобой, Малютка Джон, — прошелестел листвой зеленый лес. — Разве ты сам — не потомок завоевателей?»
«Да разве я норманн?! Я — честный сакс, в этой земле — кости моих предков.»
«Тридцать поколений твоих предков лежит в этой земле, Малютка Джон, тридцать поколений саксов. Но мои дубы помнят отважных бриттов, помнят христианнейшего короля Артура. Помнят мрак, покрывший его королевство, когда к берегам пристали неисчислимые ладьи диких и свирепых язычников. Это были саксы, твои предки. Они убивали знатных бриттов, отнимали их достояние, жгли и грабили, тесня побежденный народ в горные края. Так было, Малютка Джон.»
«Взгляни и на меня, Малютка Джон, — прошептала белая дорога. — Сколько раз ты попирал ногами мои камни, и не разу не подумал о том, что их проложили в незапамятные времена завоеватели римляне. Я прохожу через всю страну, через весь этот остров. Сколько раз ты ел капусту и лук, не думая о том, что их посадили римляне, завоеватели. Сколько раз вдыхал запах роз, привитых здесь садовниками римлян?»
«Так как же мне быть, лес и дорога? Неужели ненависть в моей груди неправедна потому, что когда-то давно и мои предки пришли сюда с мечом?»
«Ненависть сушит сердце, честный сакс. Второе поколенье норманнов ложится костями в эту землю. Когда-нибудь и они перестанут быть здесь чужаками. Изгони страх — только жалкие народы бояться влить в свои жилы свежую кровь. Борись не с норманнами, а с несправедливостью. С Лесным Законом и принцем Джоном, с попраньем прав свободнорожденных. Но помни, прошлого не вернуть, реки не текут вспять. Будь верен Ричарду, твоему королю. А теперь торопись предупредить об опасности славного Робина Гуда.»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Скоморох из леса
Холодным днем, когда вереск влажен после недавнего дождя, а дыхание клубится в воздухе паром, шел по дороге к манору Гая Гисборна бродячий певец с медведем на цепи.
Замок Гиборна виден издали: высокий, каменный, темный, словно нависший над окрестными деревеньками. Мост поднят — видать мало гарнизона осталось в замке. Все знают, уж третий день молодцы Гая Гисборна прочесывают лес железной гребенкой. Человек десять солдат осталось в замке попивать эль да лениво кидать кости, следя, как вкруговую путешествуют стертые монеты по кошелькам. Вот уж кто будет рад нежданной забаве — знает певец, куда идти — перепадет ему от скучающих вояк и угощенья, и денег!
Но певец с медведем потешником почему-то свернул не доходя до замка и вошел по узкой улочке между крытыми соломой хижинами в деревню. С визгом разбежались при виде медведя огромные свиньи. Люди же собрались, чуя потеху. День был воскресный, все йомены — дома. И потеха впрямь началась.
— Покажи, как поп постится, Как румянится девица, Как горох воруют дети, Как метет хозяйка в клети, Тилли-лилли-тилли-ду! — пел певец, а медведь вертелся вперевалочку, выделывая свои коленца.
Покажи, как конь лягался, Как пьянчужка не проспался, Как огонь попал на сено, Как не колется полено, Тилли-лилли-тилли-ду! — пел певец, а медведь топтался все уморительнее.
— Смотри-смотри, будто правда девчонка в медное зеркало смотрится!
— А теперь метла в руке!
— Шатается, шатается-то как пьяный! — хохотали зрители.
— Ай да зверь у тебя, ну и умница зверь!
— А как зовут-то твоего зверя?
— Как его зовут? Саксом, — ответил певец спокойно и громко.
Разом смолкло все веселье вокруг, словно град прибил посевы.
— Эй, гляди, как бы тебе тут шкуру не продубили, парень.
— За такие слова недолго…
— Чем не нравится кличка? — певец качнул цепью. Звякнуло кольцо в носу у зверя. — Я посадил его на цепь, а он пляшет под мои песенки! Проще простого — водить его за нос! Чем не сакс?
Угрюмо молчали в ответ люди.
— Тебе-то самому какое имя дано от роду, смельчак? — с гневом в голосе но тихо спросил старый йомен.
— Зови меня Робином Гудом, — ответил певец.
Кто охнул, кто ахнул, кто присвистнул сквозь зубы. Отступили на шаг йомены от человека с медведем. А ведь верно — ничуть не похож этот малый на побродяжку, живущего от щедрот. Такой не попросит, а сам возьмет.
— Так зачем ты пришел, Робин Гуд? — выступил вперед кузнец. — Не только же насмехаться над нами? Да, в цепях мы, как твой медведь. Но ведь и я тебе могу сказать горькую правду. Молод ты, Робин Гуд, не понял еще: в лесу обженишься разве что с ивой-плакальщицей, а живую девицу в лес не позовешь, человечих птенцов в дупле не выведешь. Что ж, совсем угаснуть саксонскому племени?
— Ладно, кузнец, не будем друг дружке соли на раны сыпать. Прав ты, не затем я пришел. Помощь нужна мне в одном деле — одних зеленых стрелков на него не хватит.
— Говори, Робин Гуд, говори без боязни, нет среди нас предателя. Поможем чем сможем.
— Ну так слушайте, время дорого. Мне сегодня еще не одну деревню обойти надо.
Льются рекой в доме шерифа светлый эль и виноградное темное вино. Звучит смех, стучат серебряные кубки, поднимаются полные до краев рога, грызутся из-за костей собаки под столами. Важный гость у шерифа — рыцарь Гай Гисборн. Начало важного дела сегодня празднуют — обещал рыцарь положить конец последней саксонской вольнице — приюту разбойников в Шервудском лесу.
Много народу собралось у шерифа — и своих и пришлых. Вон, сидит за столом дружины стрелок Рейнольд Гринлиф — новый шерифов слуга, прилежно обрабатывает баранью лопатку и ножом и зубами. Вон, примостился с краешку крайнего стола тучный рослый монах — что ж, неужто у шерифа Ноттингемского не найдется местечка для Божьего человека?
