— Да, это так.
— Не хотите ли вы пойти сегодня со мною вместе? Я согласилась сходить туда помолиться за одного ребенка, которого собирались сводить к святому Самсону, но не успели, он умер.
— Спасибо, — ответила я, — с радостью.
Я быстро собралась, и мы пошли.
Поначалу все было хорошо. Но когда мы вышли за пределы нашего прихода, мне показалось, что матушка Сигорель еле волочит ноги.
— Что с вами? — сказала я ей. — Мы еще и одного лье не прошли, а вы, кажется, уже устали.
— Да, это странно, я не знаю, что со мной. Словно на плечах у меня груз, и чем дальше я иду, тем он становится тяжелее.
Тем не менее мы продолжали идти. Но с каждым мгновением мне все дольше приходилось ждать, чтобы Мари Сигорель догнала меня. Она все время беспокойно оглядывалась.
— Что это вы так смотрите? — спросила я ее.
Мне и самой было что-то неспокойно. Казалось, что я слышу за нами звук шагов — мелких, детских шажков.
— Вы слышите? — спросила Мари Сигорель в ответ на мой вопрос.
— Да, — сказала я. — Что бы это могло значить?
— Не знаю. Но, наверное, будет лучше остановиться. К тому же я больше не могу. Мне нужно расстегнуть корсаж, он стал тяжелее свинца.
Мы присели на камни. Я задумалась. Вдруг меня осенило:
— Мари Сигорель, вы помолились перед дорогой на могиле умершего ребенка?
— Правду сказать, нет. Я об этом не подумала.
— А!.. Так этим все и объясняется! Если бы вы сходили на кладбище и пригласили ребенка идти перед нами, он бы теперь не шел по нашим следам, а вы не тащили бы на плечах тяжесть его обета.
— Это моя ошибка. Но теперь-то что делать?
Если бы я могла помочь матушке Сигорель! Но к счастью, в этот момент мы увидели на дороге старушку, которая, как казалось, шла в нашу сторону. Я бросилась к ней и рассказала о неприятности, случившейся с моей спутницей.
— Вы человек пожилой, — добавила я, — у вас есть опыт в таких вещах. Пожалуйста, посоветуйте нам, что делать!
Старушка повернулась к Мари Сигорель.
— У вас в кармане есть приношение святому? — спросила она.
— Да, — ответила Мари, — я несу пять су, которые меня попросили положить под дерево.
— Хорошо! Положите их себе в башмаки, под ступню, и помолитесь Богу, чтобы он даровал блаженство бедному ангелочку. И вы сможете идти дальше без помех.
Мы осыпали старушку тысячью благодарностей.
После этого Мари Сигорель зашагала легко, а наше богомолье совершилось самым наилучшим образом.
ГЛАВА XVI
НИКОГДА НЕ НУЖНО ОПЛАКИВАТЬ ДУШУ
Жила когда-то одна девушка в Коре, которая, потеряв мать, никак не могла утешиться.
Она только и делала, что плакала, днем и ночью. И все, чем пытались успокоить ее жалевшие ее соседи, только еще больше растравляло ее рану. Иногда она доходила почти до безумия, крича:
— Я хочу еще раз увидеть матушку! Хочу видеть матушку!
Соседи, отчаявшись, обратились к ректору — святому человеку. Он пришел к девушке, но вместо того, чтобы упрекать ее за ее сетования, стал ласково ей сочувствовать. Успокоив ее таким образом, он сказал ей:
— Вам, наверное, было бы радостно снова увидеть вашу матушку, не так ли, дитя мое?
— О! Господин ректор, нет минуты, когда бы я не умоляла Господа даровать мне эту милость.
— Ну что ж, дитя мое, Он исполнит ваше желание. Приходите ко мне этим вечером в исповедальню.
Она пришла точно в назначенное время. Ректор исповедовал ее и дал отпущение.
— Теперь, — добавил он, — оставайтесь здесь на коленях и молитесь, пока не услышите, как церковный колокол прозвонит полночь. Тогда отодвиньте потихоньку занавеску исповедальни, и вы увидите, как пройдет ваша матушка.
Сказав это, ректор ушел. Девушка осталась одна и стала молиться, как было сказано. Пробила полночь. Она отодвинула занавеску, и вот что она увидела.
Вереница душ усопших двигалась через неф к клиросу. Они шли неслышным шагом, так же бесшумно, как облака на небе погожим летним днем.
Но одна из душ, последняя, казалось, шла с большим трудом, ее тело сгорбилось, потому что она тащила ведро, до краев наполненное темной водой.
Девушка узнала в ней свою мать и была потрясена выражением гнева на ее лице.
И вот, вернувшись домой, он стала плакать еще пуще, уверенная, что ее матери было плохо на том свете. Но это ведро и эта темная вода ее заинтересовали.
Едва рассвело, она побежала все рассказать старому ректору.
— Приходите снова этим вечером на то же место, — ответил ей священник. — Может быть, вы узнаете то, что хотите знать.
В полночь души мертвых прошли чередой по церкви так же тихо, как накануне. Девушка смотрела на них через приоткрытую занавеску. Ее мать снова прошла последней. Она еще больше сгорбилась — вместо одного ведра она несла два; она почти сгибалась под их тяжестью, и ее лицо было темным от гнева.
На этот раз девушка не смогла удержаться и позвала мертвую:
— Матушка, матушка! Почему вы такая мрачная?
Она не успела договорить, как ее мать бросилась к ней и закричала в ярости:
— Что это со мной?! Несчастная!.. Прекратишь ли ты когда-нибудь меня оплакивать? Ты что, не видишь, что ты сделала меня в моем возрасте носильщицей воды?! Эти два ведра полны твоими слезами, и, если ты с этой минуты не успокоишься, я буду принуждена тащить их до Страшного суда. Разве ты не помнишь, что нельзя оплакивать Анаон! Если души счастливы, это нарушает их блаженство; если они надеются спастись, это отдаляет их спасение; а если они прокляты, вода из глаз, которые их оплакивают, проливается на них огненным дождем, удваивая их муки и заставляя их заново раскаиваться.
Так говорила мертвая.
Когда наутро девушка передала эти слова ректору, тот спросил ее:
— И вы опять плакали, дитя мое?
— Конечно нет, и теперь я никогда не буду делать этого.
— Возвращайтесь же этим вечером снова в церковь. Я думаю, вы найдете там, чему порадоваться...
Девушка и в самом деле была обрадована, увидев свою мать теперь впереди процессии душ усопших; лицо ее было светлым, сияющим небесной радостью.
Мать, которая слишком горько оплакивала сынаУ Гриды Ленн был единственный сын, которого она обожала. Ее мечта была сделать из него священника. С этой целью она отправила его учиться в скромную семинарию в Пон-Круа. Каждое воскресенье она, чтобы увидеть сына, проделывала длинный путь из Динео в Пон-Круа, больше двенадцати лье. Однажды, когда она высаживалась из повозки у дверей семинарии, ей сообщили, что ее Ноэлик (так звали ее любимого сына) тяжело заболел и врач не надеется его спасти. Грида побелела, как папиросная бумага. Три дня и три ночи она не спала и не ела, сидя у изголовья своего ребенка. Он умер. Грида привезла его тело в Динео на собственной повозке, которой она сама и правила. Она заказала ему на кладбище прекрасное надгробие из полированного камня с длинной надписью. И с этой минуты все свое время она проводила, стоя на коленях перед могилой и плакала, рыдала, умоляя Бога вернуть ей сына, ее бедного, дорогого мальчика.
Приходские священники пробовали утешить ее в горе. Но все их усилия были напрасны. Напрасно они ее уговаривали, внушали ей, что, не смиряясь с потерей, мы кощунствуем, оскорбляем мертвых, — ничто не помогало.
Иногда посреди рыданий она начинала напевать колыбельные, с которыми некогда укачивала Ноэлика, когда он был малышом.
В конце концов ректор отвел ее в сторону и сказал ей:
— Послушайте, Грида, это не может больше продолжаться. Вы так неистово требуете себе сына. Хорошо, ответьте мне: вам хватит смелости перенести его вид, если вы окажетесь с ним лицом к лицу?
— О! Господин ректор, — воскликнула Грида с заблестевшими глазами, — если бы вы только сумели помочь мне увидеть его, хотя бы на минутку!..
— Я вам помогу. Но вы должны мне пообещать, что будете себя вести потом как истинная христианка, послушная Божьей воле.
— Я обещаю вам, все что захотите.
Вы, конечно, понимаете, что ректор из Динео знал, что делал.
Он договорился встретиться со своей прихожанкой на кладбище, у могилы юного клирика[41] с первым ударом полуночи.
— Еще одно слово, — добавил он, — вы не только увидите сына, но даже сможете говорить с ним, и он будет с вами разговаривать. Поклянитесь мне сейчас в том, что вы исполните в точности все, что бы он ни потребовал от вас.
— Клянусь Семью скорбями Пресвятой Богородицы![42]
С первым ударом полуночи Грида пришла на встречу. Она нашла священника, читавшего при свете луны по своей черной книге. Час пробил. Священник закрыл книгу, перекрестился и трижды назвал имя Ноэлика Ленна. На третий призыв могила приоткрылась, из нее появился Ноэлик в полный рост. Он был такой же, как при жизни, если бы только не глубокая тоска на лице и не землистый цвет кожи.
