Таким образом, в рассуждениях об «утраченном идеальном времени» практически стерлись (но не исчезли) «догосударственные» социальные ценности (изобилие, отчасти справедливость) и возобладали представления стратифицированного феодального общества — воинский героизм правителя и низкое «налогообложение»[112].
Правители древнейшего периода (Чех, Лех, Попель, Крок, Кий) у летописцев не стали образцовыми, идеальными князьями, эту функцию в ранней историографии выполняют представители «второго поколения» древних вождей (Пржемысл, Либуше, Пяст), языческие князья исторической эпохи (Олег Вещий, Святослав Игоревич) или инициаторы введения христианства (Борживой, Мешко I, Владимир Святославич[113]).
Таким образом, хронология ранней истории, понимание времени и способов его градуирования, несомненно, повлияли на характер восприятия летописцами устной традиции. Изменение временной шкалы повествования стало одним из важнейших принципов «перекодировки» и трансформации устного предания славян в письменную историю.
Примечания:
74. Ярким примером могут служить попытки античных историков датировать Троянскую войну (Немировский, 2003. С. 3-14).
75. Ср.: Бибиков, 2004. С. 8-13.
76. Шпенглер, 1993. С. 188-208.
77. Гуревич, 1984. С. 43-55.
78. Мельникова, 1987. С. 82,104-108; Стеблин-Каменский, 1984. С. 110.
79. Мельникова, 1987. С. 107-108.
80. Элиаде, 1994. С. 48-74; Франкфорт, Франкфорт, Уилсон, Якобсен, 1984. С. 41-44. Таким было и эпическое время русских былин (Лихачёв, 1952. С. 55-63; Юдин, 1999. С. 41-46).
81. Именно на вторую половину XI-XII в., время создания первых объемных летописных сводов, приходится резкий рост количества датированных и точно датированных известий (Лаушкин, 1997/2. С. 6-10; Кузенков, 2004. С. 97-100). Ср.: Гене, 2002. С. 23-25.
82. Бикерман, 1976.
83. Перед нами вариант общеевропейского историографического стереотипа, предполагавшего разделение «старого» и «нового» времен. «Начиная с V века в непрерывной ткани прошлого историки традиционно различают старое и новое время... точка разрыва между старым и новым временем менялась от эпохи к эпохе» (Гене, 2002. С. 95-96).
84. Cosmas. Prolog. II.
85. Текст Галла не разбит по годам, но с начала рассказа о Мешко I характер повествования принципиально меняется.
86. Очевидно, что большинство из этих дат условны, однако они вряд ли так воспринимались современниками.
87. Щавелёв, 2004. С. 211-217; Мельникова, 2006. С. 126-129.
88. Эта форма фиксации исторической памяти (перечни правителей, богов героев, предметов, городов) встречается практически во всех эпических и в большинстве раннеисторических традиций. Рудименты списков есть в хронографической традиции Византии и Руси (Летописец Еллинский, 1999. С. 183, 186-187, 506-507). На основе списка правителей написана «Сага об Инглингах», начинающая «Круг Земной» Снорри Стурлусона (Снорри Стурлусон, 1995. С. 9-37; Смирницкая, 2005. С. 107-152). Списки правителей известны в англосаксонских и кельтских исторических произведениях (Anderson, 1981. Р. 90-92, 245, 265, 271, 279, 286). Списки правителей, перечни героев, предметов, топонимов присутствуют в греческом, кельтском и скандинавском эпосе (Илиада II, III. 175-310, XXIII; Саги об Уладах, 2004. С. 55, 124, 300, 327, 434-435, 438, 442-443; Старшая Эдда, 2002. С. 9-10, 61-69, 306-312, 322). Списки правителей выявлены и в неиндоевропейской традиции — например, в устных и раннеисторических описаниях арабов (Микульский, 2002. С. 22-25).
89. Cosmas. I. 9. Судя по всему, последний персонаж списка, Гостивит, отец Бордживоя, как и Неклан, введен в перечень из самостоятельного, отдельного предания. Возможно, образ Гостивита генетически связан с образом легендарного первого новгородского посадника Гостомысла. Существует мнение о книжном происхождении этого персонажа (Петрухин, 1999/1. С. 20-23), но наличие «родственного» героя подтверждает принадлежность прообраза Гостомысла / Гостивита к общеславянской традиции, тем более что этим именем был назван и исторический князь племени ободритов (Lowmianski, 1986. S. 456-464).
90. Gall. I. 3.
91. Тихомиров, 1969. С. 277-284; Родник Златоструйный, 1990. С. 176-177, 475-476. Очень характерно, что в «Именнике» сохранен счет по годам тюркского календаря, который был известен и в Болгарии, и на Руси (Турилов, Чернецов, 2003. С. 111-112).
92. Ср.: Деопик, Симонова-Гудзенко, 1986. С. 31-47.
93. Лихачёв, 1996/2. С. 275-285, 304-307. Рудимент такого счета выявлен А.В. Назаренко (доклад на конференции «Восточная Европа в древности и Средневековье. Время источника и время в источнике. XVI Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто». 2004 г.). См.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 149.
94. ПСРЛ. Т. III. С. 104.
95. «Слово о полку Игореве», 2002. С. 99; Гаспаров, 2000/1. С. 244-264, 512.
96. ПСРЛ. Т. I. Стб. 418, 463.
97. Повесть временных лет, 1996. С. 95. В качестве риторического оборота использовалась формула «сего ни бывало есть ... ни при дедехъ нашихъ ни при отцихъ нашихъ» (Там же. С. 111-112).
98. Гаспаров, 2000/1. С. 244.
99. «Слово о полку Игореве», 2002. С. 18, 27, 114.
100. Слово о законе и благодати, 1997. С. 42.
101. О механизмах бытования, передачи и забывания информации см.: Vansina, 1985.
102. Пчёлов, 2001. С. 59.
103. Типологически близкая «событийная хронология» использовалась и в Древней Руси, например, при составлении Галицко-Волынского летописного свода (Котляр, 2004. С. 89-94).
104. Пчёлов, 2001. С. 21.
105. В древнерусской письменной традиции списки правителей, более или менее независимые от летописания, получили распространение только в новгородской книжной культуре {Янин, 2003. С. 23-77). Ещё один, совсем не исследованный пример, — список князей, с которого начинается Ипатьевская летопись (ПСРЛ. Т. II. Стб. 1-2).
106. Гиппиус, 2005. С. 57-60.
107. ПСРЛ. Т. III. С. 104.
108. Похожее публицистическое отступление есть в ПВЛ. Оно связано с пренебрежением князя Всеволода Ярославича советами старшей дружины (Повесть временных лет, 1996. С. 91-92).
109. Там же. С. 28, 31, 56.
110. Иванов Й., 1970. С. 283-284.
111. Летопись попа Дуклянина. IX.
112. Очень интересный мотив зафиксирован в «Книге истории Франков» (гл. 34-35): дети короля заболевают и умирают из-за высоких поборов, которыми их отец обложил население (Хроники длинноволосых королей, 2004. С. 66-68).
113. Ср.: Сендерович, 1996. С. 301-313.
Мир легенды необъятен, глубок и беспределен, его населяют
всевозможные звери и птицы; его моря безбрежны и звёзды неис-
числимы; его красота зачаровывает, но опасность подстерега-
ет на каждом шагу; и он наполнен радостью и печалью, кото-
рые острее меча. Счастливцем может считать себя тот, кому
дано войти туда, но язык путешественника не в силах описать
всё богатство и необъяснимость этой страны. И пока он там,
ему опасно задавать слишком много вопросов, чтобы ворота не
закрылись, и ключи от них не были потеряны
Д.Р.Р. Толкин
Сравнение текстов славянских раннеисторических описаний, в которых повествуется о становлении власти и появлении первых правителей, позволяет сделать вывод о том, что эти повествования построены летописцами на основе устной (мифоэпической) традиции. В летописях и хрониках можно выявить серию признаков, которые являются надежными критериями «устного происхождения» отдельных разделов данных текстов. Этот набор примерно одинаков для всех рассмотренных историографических памятников.
«Пласт» устных источников с разной степенью интенсивности выражен в текстах Нестора, Козьмы Пражского и Галла Анонима и практически «стёрт» в историографии южных славян. Но, несмотря на явную литературную обработку и отбор только некоторых, определенных сюжетов и мотивов, все славянские традиции демонстрируют сходные черты в передаче славянского предания, как по содержанию, так и по форме его адаптации в раннеисторическом тексте.
Сходство зафиксированных мотивов и аналогичность признаков устных источников позволяет отвергнуть версию о книжном конструировании этих легенд и сказаний самими авторами. Летописи и хроники Руси, Польши, Чехии, Болгарии, Сербии и Хорватии принадлежат различным книжным культурам, написаны на разных языках, построены согласно различным литературным и жанровым традициям. Поскольку устные традиции восточнославянских, южнославянских и западнославянских племен восходит к общему праславянскому языковому и культурному единству[1] и являются вариациями одной «протолитературы»[2], можно уверенно предполагать, что искусственные книжные конструкты первых хронистов должны серьезно различаться по структуре и содержанию, в то время как в переложениях оригинальной устной традиции должны наблюдаться черты сходства.
Кроме того, в первых историографических сочинениях очевидны следы переработки и переосмысления языческого предания в соответствии с христианским мировоззрением и государственной идеологией раннефеодального периода. Книжникам приходилось ретушировать мифологический смысл древних обрядов, дополнительно мотивировать поступки героев, комментировать социальные принципы слабо стратифицированного общества; в их повествованиях фигурирует ряд персонажей (увечных, бедных, низко- и незаконнорожденных, занимающихся непрестижным в дружинном государстве делом), чье возвышение и получение высокого статуса князя требует специальных обоснований (Божья воля, исключительные качества, «ошибки» информаторов). «Подделка» такого пласта адаптированных к «новым» государственным и социальным реалиям мотивов легенд для раннесредневековой книжности практически невероятна.
