Жан-Золото, как видите, судил о Боге по себе.
Решив так, он сказал себе: «В любом случае надо сходить туда. По крайней мере, буду знать, чем дело обернется. Если это опасно, всегда не поздно вернуться».
И вот он, отмеряя лье за лье, скоро добрался до черты, которая отделяет мир Божий и мир дьявола.
Он встал на колени по эту сторону черты и давай скрести землю.
Но только ободрал в кровь ногти о камни — такие же твердые и такие же ничего не стоящие, как и в Нижней Бретани.
— Черт побери, — выругался он, — и стоило шагать ради этого так долго. Хотел бы я знать, вправду ли дьявол богаче Бога. Я только посмотрю, а трогать не буду.
Он перешагнул черту, опустился на колени и снова начал скрести. Здесь земля была мягкой, как песок. И только он запустил туда руки, как сразу вытащил камешек величиной с куриное яйцо — камешек чистого золота, прекрасного золота, сияющего, как пламя. Потом второй камень, величиной с точило, потом третий — широкий, как мельничный жернов. Этот Жан-Золото даже не мог приподнять; и уж тем более те, которые он стал откапывать потом, — целые плиты из золота.
— Вот это здорово! — кричал он, расчищая эти сокровища. — И как же я буду богат, если унесу отсюда только десятую часть всего этого!
И тут он вспомнил, что дал себе зарок ничего не брать.
«А! — сказал он себе, охваченный жадностью, — Я только положу этот в карман, а этот за пазуху. Ничего не случится. Дьявол даже не заметит».
Он опустил в карман камешек величиной с яйцо, а за пазуху тот, что был величиной с точило.
Он уже убегал, как перед ним возник, как вы догадываетесь, Полик.
Надо вам сказать, что как раз в этот день сатана объезжал свои владения. Он видел, как пришел Жан-Золото, и следил за всеми его движениями, спрятавшись за кустом.
— Эй, эй! Приятель, — насмешливо окликнул он Жана, — разве так уходят, даже не пожелав доброй ночи тем, кого обворовали.
Жан-Золото готов был провалиться сквозь землю. Но он даже и подумать не мог, чтобы убежать. Сатана крепко держал его за плечо, и его рука была страшно тяжелой и горячей, словно из раскаленного железа. Жан-Золото кричал, пытался вырваться, умолял. Но у дьявола кулак тяжелый, а сердце из брони.
— Без глупостей, следуй за мной!
Сатана свистнул своей лошади, которая ждала рядом, оседлал ее, бросил Жана поперек седла, словно простой куль с углем, и... айда!
Жан-Золото спросил жалобным голосом:
— Что сделаете со мною, господин дьявол?
И дьявол отвечал:
— Тело твое будет зажарено на ужин моим слугам, а кости — высушены и отданы в пищу моим лошадям.
У бедного Жана-Золото совсем упало сердце.
Они прибыли в ад.
Перед входом какой-то демон бросился к сатане и сказал ему:
— Хозяин, слугу на конюшне сожрали звери.
— Проклятье! — воскликнул дьявол таким страшным голосом, что в бассейне с кипящей смолой, находившемся неподалеку, как карпы в пруду, начали подпрыгивать осужденные, отчаянно крича.
Но внезапно дьявол утих. Взгляд его остановился на Жане-Золото, которого он только что сбросил на землю, — Жан сидел на корточках и стонал, закрыв лицо руками.
— Вставай, негодяй, — сказал он ему, — подойди ко мне!
Жан-Золото повиновался с угрюмым видом.
— Слушай, тебе повезло. До нового распоряжения твое тело не будет зажарено, а кости высушены. Но не воображай, что я тебя здесь буду держать без дела. Вот в чем будет твоя работа. У меня три лошади в конюшне, включая эту, на которой я ездил сейчас. Будешь ухаживать за ними. Каждое утро будешь их чистить скребницей, мыть, расчесывать им гривы и кормить сушеными костями вместо сена. Старайся, работа должна быть сделана тщательно, иначе ты знаешь, что тебя ждет.
Не очень-то было лестно Жану-Золото стать слугой на конюшне дьявола. Но выбирать не приходилось, и лучше уж было ходить за лошадьми, чем стать их едой.
Первые две недели все шло хорошо. Жан-Золото не щадил своих сил, стараясь угодить своему страшному хозяину.
Но наступил вечер, когда он, растянувшись на своей кровати, в углу конюшни, прежде чем заснуть, долго оплакивал свою участь и тосковал о Бретани. Как он теперь раскаивался в своей жадности!
Однажды ночью, когда он крутился так на своем соломенном ложе, он почувствовал на лице горячее дыхание: это была одна из лошадей, она отвязалась и тянула свою морду к Жану-Золото.
«Что от меня нужно этой несчастной скотине?» — подумал он, эта была как раз та верховая лошадь, на которой его привезли в это проклятое место.
Он уже собирался хлестнуть ее кнутом, как она вдруг заговорила:
— Не шуми, чтобы не разбудить других лошадей. Я подошла к тебе в твоих же интересах. Скажи, Жан-Золото, тебе нравится здесь?
— Господи, конечно нет!
— Значит, мы с тобой думаем одинаково. И я хотела бы вернуться в благословенные земли, ведь я тоже христианка, как ты.
— Но как же мы уедем отсюда?
— Это моя забота. Я предупрежу тебя, когда настанет час. А пока давай мне двойную порцию корма каждый день, и не сушеных костей, а сена и овса. Мне надо набраться сил для дальней дороги.
С этой ночи Жан-Золото особенно заботился об этой лошади.
Несколько недель протекли, не принеся ничего нового.
Но однажды утром лошадь сказала Жану-Золото:
— Час настал. Я только что видела сатану, он пошел на прогулку пешком. Седлай же меня хорошенько, садись и — в путь. Возьмешь с собой только ведро для воды, скребок и гребень.
И вот они уже на пути в святые земли.
Лошадь мчалась галопом целый день. Наступил вечер. Лошадь повернула голову и сказала Жану-Золото:
— В эту минуту дьявол вернулся домой. Он уже знает о нашем бегстве. Обернись, ты ничего не замечаешь?
— Нет, — ответил Жан-Золото.
И лошадь продолжила свой бег.
Наступила ночь, но было светло. Лошадь попросила снова:
— Посмотри назад. Ничего не видно?
— Видно, — ответил Жан-Золото, — теперь я вижу дьявола, он быстро приближается.
— Бросай же ведро, — сказала лошадь.
И едва ведро прикоснулось к земле, как из него вырвался поток. Он тут же превратился в реку, а река — в громадное озеро.
Дьявол боится воды. И вместо того чтобы пересечь озеро, он пустился в обход. Наши беглецы выиграли на этом время.
Через час или два лошадь снова спросила:
— Жан-Золото, ты ничего не видишь?
— Да, — отвечал Жан-Золото, — дьявол обошел озеро.
— Теперь бросай гребень, — скомандовала лошадь.
Едва гребень коснулся земли, как каждый ее зубец стал гигантским деревом, и дьявол оказался перед непроходимой чащей. И прежде чем он сумел продраться через нее, Жан-Золото и его лошадь ускакали на большое расстояние.
Через час или два лошадь в третий раз окликнула своего всадника:
— Видишь что-нибудь?
— Вижу дьявола, он выходит из леса, он спешит, он близко.
— Брось скребок.
И едва скребок долетел до земли, как на месте, куда он упал, поднялась высокая гора, в двадцать раз выше, чем Менез-Микел[48]. А в ширину еще больше, чем в высоту. Дьявол решил не обходить ее и стал на нее карабкаться.
Все это время лошадь мчалась как ветер. Уже виднелась святая земля, зеленеющая вдали, с ее полями, лугами, равнинами.
— Жан-Золото, Жан-Золото, — спрашивала, задыхаясь, лошадь, — дьявол все еще гонится за нами?
— Он спускается с горы, — отвечал Жан-Золото.
— Теперь проси Бога, чтобы Он нам помог, больше спасения ждать неоткуда.
Сатана уже мчался по их пятам. Он уже почти настиг их, когда лошадь сделала последний рывок — рывок отчаяния. Ее передние ноги коснулись святой земли ровно в то мгновение, когда дьявол схватил ее за хвост. Но все, что он смог унести к себе, был лишь клок шерсти. Лошадь, приняв человеческий облик, сказала Жану-Золото:
— Здесь мы расстанемся. Я иду в чистилище, а ты возвращайся в Нижнюю Бретань и больше не греши.
Жан-Золото возвратился в Нижнюю Бретань, счастливый тем, что вывел душу из ада, а еще больше тем, что вышел оттуда сам, и полный решимости сделать все возможное, чтобы туда больше не возвращаться — ни при жизни, ни после смерти.
Адский танецЕсли вам угодно меня послушать, я спою вам простую песню, которую сложил молодой крестьянин из города Трегье.
Ее сложил молодой крестьянин, в ночь на праздник Королей — на Богоявление — в ожидании рассвета — скучно ему было лежать в постели.
Он думал о том, что вот подходит праздник и вся молодежь пойдет на пристань плясать.
Все в нарядных одеждах, в дорогих украшениях, — а их отцам и матерям так тяжело живется.
Все в кружевных чепцах, с рукавами, расшитыми бархатом, — а их отцам и матерям приходится добывать свой хлеб.
Отцы-проповедники зря поднимаются на свои кафедры, чтобы отвратить молодежь от танцев.
