А то вот еще рассказывал: играл он раз у кого-то на свадьбе, да к полуночи, когда все уже подвыпили, не потрафили там чем-то Охриму, он за шапку — и был таков… Идет глядит — дома какие-то а людей в них видимо-невидимо! Свечи сияют, паны суетятся, и музыкант пиликает, да уж так, говорит, старается.
«Да куда тебе к черту играть, — думает Охрим, — мы не так бы ее сыграли!.. Дай-ко зайду, — тут, видно, свадьба, а музыкант на свадьбе никогда лишним не будет». Только он это надумал, вдруг выбегают паны к Охриму, в пояс кланяются.
— Заходи, — говорят, — будь ласка, к нам!
Охрим туда, и сразу — «клим, клим»… настроил скрипку да как ударит — паны чуть его на руках не носят…
А тут немного погодя — «динь-динь-динь».
— О, — говорят, — это же к нам еще гости едут, — играй, Охрим, получше: этот пан, который едет, на выпивку даст.
И вправду, пан с бубенцами подъезжает. Охрим играет что мочи…
— Кто там играет? — спрашивает пан.
А Охрим думает: «Войдешь — увидишь», — и начал другую да повеселей.
— Ты что за человек? — спрашивает пан.
— Охрим-музыкант!
— А зачем ты тут ночью играешь?
— У панов на свадьбе, — говорит.
— Ты пьян, что ли?
— Да пока нет, — говорит Охрим, — а если ваша милость на горилку даст, то, пожалуй, и захмелею.
— Садись же, — говорит пан, — на телегу, уж я тебе поиграю!
Привезли, положили. Охрим уснул. А то пан со становым ночью ехал, а Охрим в пустой хате у дороги играет. Вот привезли его — и в «холодную». А наутро, говорит, так ему наиграли, что уж он скакал, скакал, лежачи, гопака…
А то вот еще какая диковина была… да что и рассказывать!
И за день всего не перескажешь, что рассказывает, бывало, Охрим…
Вот какие бывали с ним чудеса, господи твоя воля, что иному и во сне такое не приснится!.. Верно он говорил, что не случись бы один случай, то не умереть бы ему своей смертью.
Лет этак примерно за десять до его смерти пришла, говорит, из Хлапеников баба насчет свадьбы договариваться — дочку, что ли, замуж выдавала.
— Меньше двух с полтиной, — говорит Охрим, — не возьму, а то и разговаривать нечего!..
— Денег у меня нету, — отвечает баба, — дам я тебе кое-что другое, то будет получше двух с полтиной! — Да и начала ему что-то на ухо нашептывать. Охрим и магарыч от себя поставил и на свадьбе даром играл. А баба та, изволите знать, была знахаркой; так вот после свадьбы той Охрим совсем другим человеком сделался — и во дворе и в поле, и сам и скотинка, все стало — ну прямо поглядеть любо! Бывало, на свадьбе, известное дело, Охрим-музыкант — то что уж говорить, и на выдумки да на присказки равного ему не найти; а на свадьбе, понятно, всякие люди попадаются, и с совестью разной и с мыслями разными. Ни одна свадьба не проходила для него без уроков. Такое, бывало, затеет, такое придумает, а потом недели две, бедняга, охает да охает! А то разве нет! Охрима от всякого наваждения словно кружило.
— А горилку Охрим все-таки пил?
— Да в том-то и дело, что горилки уже не употреблял; чертова баба и от этого зелья его отвадила.
— А не рассказывал ли когда-нибудь Охрим, что ему знахарка говорила?
— Да нет; а спасибо-таки ему, добрый на старости сделался, не захотел всего с собой в гроб уносить. Я, вишь, и родичем ему немного доводился: теща моя у его сына детей принимала, и как идешь, бывало, в Рыхлое или в Короп, завернешь к нему по дороге. Вот так зашел я раз, а он больной был; рассказывал про то да про се, а потом я-таки и говорю:
— Охрим, может, тебе скоро и помирать придется, — скажи, пускай бы тебя и я и дети мои поминали: расскажи мне, как тебя господь от беды на ум наставил, от злых людей и напастей избавил?
Он, правда, долго не соглашался, а потом уж — да будет земля ему пухом! — и мне кое-что рассказал. Сначала я думал, что оно бог знает что, ан нет!..
Жили себе муж и жена, и были у них пара волов, а у соседей повозка. Вот как подойдет, бывало, воскресенье или праздник какой, то и берет себе кто-нибудь из них волов и повозку и едет в церковь или в гости, а на следующее воскресенье — другой, так между собой и делились.
Вот раз баба и говорит старику, чьи волы были:
— Отведи волов на базар и продай, а мы себе купим лошадей и повозку, будем сами по воскресеньям в церковь и к родичам ездить. Да и то сказать — ведь сосед свою повозку не кормит, а нам приходится кормить.
Накинул старик веревку волам на рога и повел.
Ведет по дороге, догоняет его человек на коне.
— Здорово!
— Здорово!
— А куда ты волов ведешь?
— Продавать.
— Променяй мне волов на коня.
— Давай.
Променял он волов на коня, едет на коне. А тут навстречу ему ведет человек на ярмарку корову.
— Здорово!
— Здорово!
— А куда это ты едешь?
— Вел я на ярмарку волов продавать, да на коня променял.
— Променяй мне коня на корову!
— Давай!
Поменялись. Ведет он корову, а тут человек свинью гонит.
— Здорово!
— Здорово!
— А куда это ты ведешь?
— Да вел я на ярмарку волов, да на коня променял, а коня на корову.
— Променяй мне корову на свинью.
— Давай!
Гонит он свинью, а тут человек везет овцу.
Расспросили друг друга.
— Променяй свинью на овцу.
— Давай!
Гонит уже дед овцу, а тут человек несет продавать гуся. Расспросили друг друга.
— Променяй овцу на гусыню.
— Давай!
Прошел дед немного с гусыней, несет человек петуха. Разговорились.
— Променяй гусыню на петуха!
— Давай!
Несет дед петуха, а тут нашел человек на дороге пустой кошелечек. Разговорились.
— Вот нашел я кошелек, променяй петуха на кошелечек!
— Давай!
Спрятал дед кошелек, идет себе на ярмарку. Подходит к городу — надо переезжать реку на пароме, а ему за перевоз заплатить нечем. Перевозчики ему говорят:
— Дашь хоть этот кошелек, то перевезем.
Отдал он.
А стоял там чумацкий обоз. Как узнали у него чумаки, за что он выменял кошелечек, стали над ним смеяться.
— Что тебе, — говорят, — жинка за это сделает?
— Да ничего! Скажет: «Слава богу, что хоть сам живой воротился».
Вот и побились они об заклад: коли скажет жена так, отдадут ему чумаки все двенадцать груженых возов да еще с батогами впридачу. Выбрали одного из обоза и послали к его старухе.
Вот приходит он.
— Здравствуйте!
— А ты про своего старика слыхала?
— Нет, не слыхала.
— Да он волов на коня променял.
— Вот хорошо! Возок недорого стоит, как-нибудь и соберемся купить.
— Да и коня променял на корову.
— Это еще лучше: будет у нас молоко.
— Да и корову на свинью променял.
— И то хорошо: будут у нас поросяточки, а то как заговенье или разговляться, все покупать приходится.
— Да и свинью на овцу променял.
— И то хорошо: будут у нас ягняточки да шерсточка, будет мне что в спасовку прясть.
— Да и овцу променял на гусыню.
— И то хорошо: будут у нас крашенки и перья.
— Да и гусыню на петуха променял.
— О, это еще лучше! Будет петушок по утрам петь, нас на работу будить.
— Да и петуха на кошелек променял.
— И это хорошо. Как кто что заработает — он, или я, или дети, — в кошелек складывать будем.
— Да он и кошелек-то за перевоз отдал.
— Ну что ж, слава богу, что хоть сам живой воротился.
Вот чумакам и нечего делать — отдали они ему все двенадцать возов.
Ехал пан со своим кучером Иваном в дальнюю дорогу. Ехали они молча, скучно стало пану. Пан и надумал побеседовать. А в это время выскочил заяц. Пан и повел разговор о зайцах.
— Вот в лесу у меня водятся зайцы, только не такие, как тот, что поскакал, маленький, а большие. Я их из-за границы привез на расплод. Собрался я раз на охоту, взял с собой человек десять загонщиков. Гонят они на меня зайцев, а я их только — бац да бац. Набил я их этак десятка три. А одного убил, да такого большущего, величиной с барана! Ну, как снял я с него шкуру, а на нем больше полпуда сала. Вот какие у меня зайцы…
Кучер слушал-слушал, а потом и говорит:
— Но-о, гнедые, скоро уже и тот мосток, что под брехунами проваливается.
Услыхал это пан и говорит:
— Слышь, Иван, какие зайцы бывают. Правда, полпуда сала-то на нем и не было, а так фунтов с десять наверняка.
— Известно, заяц как заяц, — говорит Иван.
Ну, едут дальше, а пан снова Ивану:
— Ну, что, Иван, а скоро ли будет тот мосток, про который ты говорил?
— Да, скоро уж, пан, — отвечает Иван.
— Так вот, знаешь, Иван, — продолжает пан, — пожалуй, что на том зайце и десяти фунтов сала не было, так фунта три-четыре, не больше.
— Да мне что, — говорит Иван, — пусть будет и так.
