Девушка свои глаза ругала:
«Черны очи, а, чтобы вы ослепли!
Все видали, нынче не видали,
Как прошли тут турки–лиевняне
Гнали с гор захваченных хайдуков:
Вуядина со двумя сынами,
А на них богатая одежда:
Как на первом, старом Вуядине,
Плащ червонным золотом расшитый,
На совет паши в таких выходят.
Сын–то Милич свет Вуядинович,
Он еще богаче одевался;
А у Вулича, у Миличева брата,
На головке шапочка–челенка,
Та челенка о двенадцать перьев,
Каждое перо — полтора фунта
Чистого ли золота литого».
Как пришли под белую Лиевну,
Клятую Лиевну увидали,
Увидали белую там башню, —
То проговорил тогда Вуядин:
«О сыны, вы, соколы лихие!
Видите проклятую Лиевну,
Видите ли в ней вы белу башню.
Там нас будут бить и будут мучить,
Руки–ноги нам переломают,
Выколют нам наши черны очи.
Пусть у вас не будет сердце вдовье,
Пусть юнацкое забьется сердце.
Вы не выдавайте верна друга,
Вы не выдайте, кто укрывал нас,
У кого мы зиму зимовали,
Зимовали, деньги оставляли.
Вы не выдавайте тех шинкарок,
У которых сладки вина пили,
Сладки вина пили потаенно».
Вот уж входят в ровное Лиевно.
Бросили их турки всех в темницу.
Ровно три дня белых просидели,
Пока турки все совет держали:
Как их бить и как их горько мучить.
А когда три белых дня минули,
Вывели из башни Вуядина,
Ноги–руки старому ломали.
А как очи черные кололи,
Говорили турки Вуядину:
«Выдай, змей ты, старый Вуядине,
Выдай, гад ты, всю свою дружину.
Выдай тех, кто укрывал хайдуков,
У кого вы зиму зимовали,
Зимовали, деньги оставляли,
Выдай, змей, ты молодых шинкарок,
У которых пили сладки вина,
Гладки вина пили потаенно».
Им на то сказал старик Вуядин:
«Дураки вы, турки, лиевняне!
Если быстрых ног не пожалел я,
Что коня лихого обгоняли,
Если не жалел я рук юнацких,
Что ломали копья посредине,
Голые на сабли нападали, —
Никого не выдал, не сказал я,
Так лукавые ли пожалею очи,
Что меня на злое наводили,
Что манили прямо с гор высоких,
Как на ту ли на широкую дорогу,
Где проходят турки и торговцы».
Расхворался воевода Дойчин,
Как во белом городе Солуни.
Девять лет он тяжело хворает,
Уж в Солуни все его забыли,
Думают, что он давно скончался.
Разнеслись далеко эти вести,
Долетели до земли арапской.
Услыхал то Усо Арапинин,
Как услышал, оседлал коня он, —
Едет прямо к городу Солуни.
Он к Солуни белой подъезжает,
Под Солунь во поле во широко.
Среди поля он шатер поставил,
От Солуни требует юнака,
Чтобы вышел с ним на поединок,
Чтобы с Усом честным боем бился.
Нет в Солуни–городе юнака,
Чтоб пришел к нему на поединок:
Дойчин был, пока не расхворался,
А у Дуки — заболели руки.
Есть Илия — малый несмышленыш,
Он и боя никогда не видел,
А не то, чтобы идти на поединок.
Да хотя бы он и согласился,
Так не пустит мать его старуха.
«Нет, Илия, малый несмышленыш,
Не ходи, Арап тебя обманет!
Погубить тебя, дитя, он хочет,
А меня оставить одинокой».
Как увидел черный Арапинин, —
Нет юнака в городе Солуни,
Чтоб пришел к нему на поединок, —
Тяжку дань он наложил на город:
Со двора по жирному барану,
Хлеба белого по полной печи,
Красного вина с двора по бочке,
Да ракии жженой по кувшину,
Да по двадцать золотых дукатов,
По одной красавице девице,
По девице или молодице,
Что во двор во мужнин приводили,
Приводили, еще не любили.
Дань несут по череду солунцы,
К Дойчина двору черед подходит.
Нет у Дойчина семьи родимой:
Верная жена одна есть только, —
Да Елица, милая сестрица.
Собирали они сами дани —
Некому нести их в чисто поле.
Да не хочет брать их Арапинин
Без Елицы, без красы–девицы.
Их замучила тоска–злодейка.
В головах у братниной постели
Плачет Ела, горьки слезы ронит.
Брату на лицо те слезы льются.
От тех слез очнулся хворый Дойчин,
Говорит своей сестре Елице:
«А, чтоб дом сгорел, разбило б громом!
На лицо мне дождик протекает,
Не дает мне умереть спокойно».
Отвечала тут сестра Елица:
«О, мой брат, мой милый, хворый Дойчин!
То не дождь сквозь крышу протекает,
То сестра Елица слезы ронит».
Так Елице хворый брат ответил:
«Что еще случилось, ради бога,
Или вам уж хлеба не довольно,
Красного вина вам не хватает,
Золота или полотен белых,
Нечем разве вышивать вам в пяльцах,
Не по чему вышивать иль нечем?»
Молвит тихо тут сестра Елица:
«О, мой брат, мой милый хворый Дойчин!
Белого–то хлеба нам хватает,
И вина нам красного довольно,
Много злата и полотен белых,
Есть у нас чем вышивать на пяльцах,
Есть и чем и есть на чем работать,
Только есть у нас другое горе:
Приходил к нам Усо Арапинин
Во широко поле под Солунью,
От Солуни требовал юнака,
Чтобы вышел с ним на поединок.
Не нашлось юнака во Солуни,
Чтобы с Усом честным боем биться.
То увидел черный Арапинин,
Тяжку дань он наложил на город:
Со двора по жирному барану,
Хлеба белого по полной печи,
Красного вина с двора по бочке,
Да ракии жженой по кувшину,
Да по двадцать золотых дукатов,
По одной красавице девице,
По девице или молодице.
Вся Солунь уж отдала те дани,
К нашему двору черед подходит.
Нет у тебя брата никакого,
Чтоб собрал он дани для Арапа.
Сами мы ему собрали дани, —
Некому нести их в чисто поле.
Да не хочет брать их Арапинин
Без Елицы, без твоей сестрицы.
Милый брат, мой хворый Дойчин, слышишь,
Не могу я целовать Арапа,
Пока жив ты, Дойчин, милый братец».
Хворый Дойчин говорит Елице:
«Эх, Солунь, сгорела б ты пожаром!
Если нету в городе юнака,
Чтобы мог с Арапом побороться,
Не дадут мне умереть спокойно!»
Подзывал он любу Анжелию:
«Анжелия, моя верна люба!
Жив ли мой гнедой, мой конь любимый?»
Отвечала люба Анжелия:
«Господин мой, хворый ты мой Дойчин!
Жив еще гнедой твой конь любимый,
Хорошо я за конем ходила».
Говорит тут Дойчин Анжелии:
«Анжелия, моя верна люба!
Ты пойди, возьми коня гнедого,
Отведи ко другу–побратиму,
К кузнецу Петру коня веди ты.
Пусть он в долг мне подкует гнедого,
Я хочу идти на поединок,
Я пойду, а там уж будь что будет!»
И жена послушалася мужа.
Вот берет она коня гнедого,
К кузнецу Петру его приводит.
Петр–кузнец, когда ее увидел,
Говорил он ей такие речи:
«Сношенька, красотка Анжелия,
Разве умер побратим мой Дойчин,
Что коня ведешь ты на продажу?»
Говорит красотка Анжелия:
«Петр–кузнец, а мой названый деверь!
Нет, не умер господин мой Дойчин,
Он прислал тебе поклон со мною,
Чтобы подковал ты в долг гнедого.
Он идет на честный бой с Арапом,
Как вернется, так тебе заплатит».
Петр–кузнец тогда ей отвечает:
«Сношенька, красотка Анжелия!
Я ковать гнедого в долг не стану,
Дай в задаток твои черны очи,
Целовать я очи буду жарко,
Аж покуда Дойчин не вернется,
За подковы деньги не заплатит».
Рассердилась Анжелия люто,
Она вспыхнула, как жаркий пламень,
Увела некована гнедого
И приводит к Дойчину больному.
Говорил тогда ей хворый Дойчин:
«Анжелия, моя верна люба,
Подковал ли побратим гнедого?»
Как змея Анжела зашипела:
«Господин мой, хворый муж мой Дойчин!
Разразило б громом побратима!
В долг ковать гнедого он не хочет,
Целовать он хочет мои очи,
До тех пор пока ты не заплатишь.
Не могу я кузнеца любити,
Пока жив мой господин, мой Дойчин!»
Как услышал это хворый Дойчин,
Говорил своей жене он верной:
«Анжелия, моя верна люба!
Оседлай мне моего гнедого,
Принеси копье мне боевое».
Подзывал свою сестру Елицу:
«О Елица, милая сестрица,
Полотна кусок ты принеси мне,
Затяни меня всего от бедер,
Как от бедер аж до крутых ребер,
Чтоб не разошлись бы мои кости,
Кость бы от кости не разминулась».
Скоро сделали они, что приказал он:
Люба доброго коня седлает
И копье готовит боевое,
Полотна кусок сестра достала,
Затянула Дойчина покрепче,
Как от бедер аж до крутых ребер,
Алеманку–саблю подавала.
Подводили Дойчину гнедого,
На спину коню его сажали,
И копье подали боевое.
Господина добрый конь почуял,
Конь под господином разыгрался,
Выбивал копытами каменья.
Молвили солунские торговцы:
«Слава Богу, Господу живому!
С той поры как умер храбрый Дойчин,
Лучшего здесь не было юнака,
И во белом городе Солуни
Лучшего коня мы не видали!»
Выезжает Дойчин в чисто поле,
Ко шатру ли черного Арапа.
Видит его черный Арапинин,
И вскочил он на ноги со страху.
Говорит тут черный Арапинин:
«Громом бы тебя убило, Дойчин!
Неужели ты живой, не умер?
Выпьем–ка вина с тобой, приятель,
Брось ты ссоры, брось ты все раздоры,
Откажусь я от солунской дани».
Отвечает Усу хворый Дойчин:
«Выходи, проклятый Арапинин,
Выходи со мной на бой юнацкий,
Выходи, начнем мы поединок.
Ведь легко в шатре пить сладки вина,
Красных девок целовать солунских».
Снова молвит черный Арапинин:
«Брат по Богу, воевода Дойчин!
Брось ты ссоры, брось ты все раздоры,
Приходи ко мне, вина мы выпьем,
Откажусь я от солунской дани,
Откажусь от девушек солунских.
Богом тебе истинным клянусь я,
Никогда к Солуни не приеду».
Как увидел это хворый Дойчин,
Что Арап на бой идти боится,
Погонял он доброго гнедого,
Наезжал он на шатер на белый,
И шатер копьем своим он поднял.
Что же под шатром такое было?
Тридцать девушек сидят солунских,
С ними вместе черный Арапинин.
Как увидел черный Арапинин,
Что отстать никак не хочет Дойчин,
На коня вскочил он вороного,
Боевое взял копье он в руку.
Выезжали оба в чисто поле,
К бою ли коней разгорячали.
Говорит ему тут хворый Дойчин:
«Ты ударь, проклятый Арапинин,
Первый бей, чтоб после не жалел бы».
Как метнул копье тут Арапинин,
Чтоб ударить Дойчина больного,
Да гнедой–то конь приучен к бою,
Грудью он припал к траве зеленой,
А копье высоко пролетело.
Как ударилось копье о черну землю,
Так ушло в нее до половины.
Пополам копье переломилось.
Увидал то черный Арапинин,
Он спиной позорно повернулся,
Убегал ко белой ко Солуни.
А за ним погнался хворый Дойчин.
Подбежал Арап уже к воротам,
Но догнал его в воротах Дойчин,
Поднимал копье он боевое,
К воротам он приколол Арапа.
Вынимал он саблю–алеманку,
Отсекал он голову от тела,
Разрубил ту голову он саблей,
Вынимал оттуда черны очи,
Завернул их в шелковый платочек.
Голову в зелену траву кинул.
На базар оттуда он поехал,
Он к Петру поехал побратиму.
Он ко кузнецу Петру приходит,
Кузнеца к себе он подзывает:
«Подойди, Петр, заплачу долги я.
Подковал ты моего гнедого,
В долг коня гнедого подковал ты».
Петр–кузнец тут Дойчину ответил:
«Побратим ты мой, мой хворый Дойчин,
Я не подковал тебе гнедого.
Подшутил я, побратим, немного,
А твоя–то глупая Анжела
На меня напрасно рассердилась,
Вспыхнула, как пламя огневое,
Увела коня не подковавши».
Говорит Петру здесь хворый Дойчин:
«Выдь ко мне, я заплачу, что должен».
Вышел Петр–кузнец из темной кузни,
Взмахнул Дойчин саблей–алеманкой,
Кузнецу он голову снял с тела.
Рассекал он голову ту саблей,
Вынимал оттуда черны очи,
Завернул их в шелковый платочек,
Голову он бросил на базаре.
Едет Дойчин прямо в двор свой белый,
У двора с коня гнедого сходит,
На постель на мягкую садится.
Вынимал араповы он очи,
Их бросал своей сестре любимой:
«Вот, возьми, сестра, Арапа очи,
Их теперь ты целовать не будешь,
Пока жив я, милая сестрица».
Кузнецовы очи вынимает
И дает их любе Анжелии:
«Возьми, Анжо, кузнецовы очи,
Их теперь ты целовать не будешь,
Пока жив я, моя верна люба».
Так сказал и умер хворый Дойчин,
С уст слетело и душа из тела.
