правилам своего ремесла смотревший зорко и бдительно, проходили мимо ватажки, как мимо пустого места, не удостоив и взгляда.
Все в порядке, никто их не потревожит. Таковы уж нравы у взрослых: Подмастерьев или Приказчиков непременно одернули бы, вздумай они затеять драку на улице, но те не дураки и отношения выясняют в укромных местечках. А вот всех, кто моложе, они попросту не видят, как если бы те держали во рту сказочную травинку-невидимку. Конечно, они вмешались бы, произойди тут какое калечество, появись кровь или заблести ножики, но если ничего подобного нет, остаешься для взрослых невидимкой и неслышимкой...
Тами придвинулась к нему и зашептала на ухо:
— Таричек, ты ватажник, кто же спорит... но можно я с ним сначала поговорю? У меня получится, он же знает, что я хозяйка Лютого, а Лютого он боится до визга...
Вспомнив ее, стоявшую с яростной решимостью на лице, с гэлэнчем в руке (и верится, что она бы без колебаний пустила его в ход), Тарик не раздумывая прошептал в ответ:
— Валяй! — И, чтобы не терять внушительность ватажника, добавил громко: — Тами, потолкуй с этим уродом, тебе от него могло больше всего обид получиться...
Встав над бледным лицом Бабрата, Тами сказала так ласково, что это было хуже ругани и угроз:
— Вот так и лежи, задница овечья... И быстренько рассказывай, кто тебя послал. Сам ты не осмелился бы, ты ж не законченный дурак, должен был соображать, чем это пахнет. Сообразил уже, что никто тебя не защитит, а мы — вот они, и очень плохо к тебе настроены. Ну?
— Они меня убьют... — просипел Бабрат.
Тами и Тарик обменялись многозначительными взглядами: значит, все-таки есть «они», — и Тами продолжала нарочито безразличным голосом, словно опытный сыщик:
— Не убьют, если не узнают, что ты развязал язык. Вот ты им и не говори, а мы уж точно не скажем. Если спросят — скажешь, что мы тебя о них не расспрашивали, вообще о них не знаем. Налетели, набили вам морды, так что вы еле убежали...
— Они страшные... — прохрипел Бабрат.
— Сейчас самое для тебя страшное — этот милый песик, — сказала Тами. — Потому что «они» где-то там, а он тебя за глотку держит, ты еще не заметил? Ему может и надоесть...
— Не осмелишься, паршивка... — прокряхтел Бабрат. — Это ж будет натуральное убийство...
— А зачем нам тебя убивать? — пожала плечами Тами. — Я получше сделаю. Дам ему приказ, и он тебя цапнет за погремушки. Не оторвет и не хрупнет, но ты до конца жизни даже теребеньками не сможешь тешиться, торчок у тебя так и будет висеть, как гороховый стручок. Он умеет, его хорошо учили Егеря. Он так пантерок хватал, когда их нужно было залапать живьем для зверинца. В зверинце самцу пантерки рабочий торчок и ни к чему, они все равно в неволе не плодятся... Ну, звони языком живенько, лениво нам с тобой прохлаждаться...
Очень возможно, Бабрат не испугался бы знакомых угроз — кулаков или даже ножика. Распрекрасно должен был понимать, что политесные ребята не будут его ни убивать, ни калечить. А вот Лютый — страх непривычный, и уж на него-то жалобу не принесешь...
И он заговорил — поначалу многословно, отвлекаясь на постороннее, но Тарик и Тами, как заправские сыщики, быстро его заставили откровенничать толковее. И Лютый по-прежнему держал за глотку...
Прелюбопытные вещи выяснились!
Бабрат пять лет назад остался сиротой — отец и мать, такое уж невезенье им выпало, попали под копыта понесших битюгов пустой габары и померли в лечебнице в тот же день. Одним-единственным родичем оказался дядя, материн брат, он и взял Недоросля к себе в дом с дальним прицелом: своих детей у него не было, нужен был помощник, а там, смотришь, и наследник ремесла.
По ремеслу дядя был тавернеро, но, как потом оказалось, из тех, кого зовут «людьми с захоронкой». Таверну «Золотой карась» он держал на Серебряной, за полгорода отсюда, и заведение было процветающее, пусть и без золотого трилистника. Туда он очень быстро и приспособил Бабрата прислужником подавальщика. Сметливый Бабрат быстро разобрался, куда угодил. Очень многие завсегдатаи и не подозревали, куда ходят, ведать не ведали, что в задних комнатах собираются не привыкшие обсуждать торговые дела вдали от посторонних ушей лавочники и купцы и не собиравшиеся тесным кружком кутилы, а «ночные управители», «черные ватажники»45. Никто несведущий ничего не замечал: таверна ничем не напоминала притон, не было ни веселых девок, ни пьяных драк — натуральная «тихая пристань», как это называется в книжках про сыщиков.
Бабрат быстро понял, куда угодил, но в уныние от этого не впал и не испугался (об этом не говорилось, но Тарик всерьез подозревал, что мутной натуре Бабрата такая жизнь очень даже подходила). Довольно скоро он начал старательно выполнять поручения завсегдатаев задних комнат все предосудительнее, пахнувшие даже не строгой Воспиталкой, а тюрьмой для малолетних, но и получал за это хорошую денежку — чаще всего не медь, а серебро. Да вдобавок «хозяева» взяли его под покровительство: он стал ватажником у
45
Черные ватажники — главари банд, по-нашему — воры в законе.
таких же мутных и, как признался, мечтал, не задерживаясь в шур-шалах, попасть в «черную ватагу».
Однако, разболтавшись, угодил в Воспиталку за то самое художество, которым хвастал Тарику. А когда отсидел свое, многое переменилось. Двое завсегдатаев, полагавших себя «страшно кузявыми», которых ни один сыскарь не сможет никогда в жизни ухватить за хвост, все же попались на сулившем виселицу деле и, спасая шкуру, запустили рулады. Сыскная Стража стала сжимать кольцо вокруг таверны и ее завсегдатаев...
Одни сбежали подальше от столицы, другие решили перебраться в новый район. За дядей Бабрата, много лет служившим пособником своих особых гостей, водилось столько всякого, что, попади он пред грозны очи судьи, никогда бы не вышел с каторги. Вот он, продав таверну и все движимое и недвижимое на Серебряной и распустив слух, что уезжает чуть ли не к западным рубежам, перебрался на Аксамитную, где как раз продавался неплохой выморочный домик, и стал присматриваться, нельзя ли открыть там или на соседней улице небольшую таверну и потихоньку сделать из нее подобие прежней...
А вчера Бабрата
