Анатоль ле Бра - Легенда о Смерти

— Этого-то я и боялся, — сказал муж. — Беги к священнику, может быть, он тебе что-то посоветует.

Но священник прервал ее, едва она произнесла первые слова.

— Я ничего не могу сделать для вас, — заявил он. — Вы освободили этого мертвого и теперь сами очень скоро должны будете занять его место. Так что приготовьтесь умереть по-христиански и распорядитесь, чтобы деньги положили вместе с вами в гроб. Только так вы спасетесь.

И на самом деле, она очень скоро скончалась, хотя совсем и не болела. И ее похоронили вместе с сокровищем мертвеца, чтобы оно больше никого не погубило.

Мой отец был габарьером[17]. Изо дня в день он спускался на своей габаре вниз по реке Жоди до моря за морскими водорослями или за песком. Однажды вечером габара застряла в речном иле. Отец, несмотря на холод — дело было в декабре, — прыгнул в воду, чтобы освободить габару, и, вернувшись домой, свалился с лихорадкой, от которой он уже не избавился.

— Мне конец, — сказал он нам однажды утром. — Жить мне осталось не больше четырех дней.

Заметьте, что до этой беды он был мужчина крепкий, в самой поре. И то, что он должен умереть таким молодым, приводило его в отчаяние, особенно потому, что он знал, в какой бедности нас оставляет.

Были, однако, минуты, когда к нам возвращалась надежда, потому что к нему, казалось, возвращаются жизнь и румянец.

— Тебе лучше, Туаль? — спрашивала мать.

Тогда он усмехался печально.

— Это вода поднялась, Маривонна, — отвечал он, качая головой, — посмотришь, когда начнется отлив.

И правда. Жизнь приходила к нему и уходила, то сильнее, то слабее, вместе с приливом и отливом. Он говорил, чтобы мы этому не удивлялись, что это обычное дело для моряков, когда они, как он, собираются покинуть этот мир.

На заре четвертого дня, когда я принесла ему горячий суп, он спросил меня:

— Сегодня сильный прилив, да, Бетрис?

— Да, отец. А как ты узнал?

— Это оттого, что конец мой близок, дочка. Унеси суп, сегодня я ничего не буду есть.

У него слезы были на глазах, и я сама с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать.

Подошла матушка:

— Я хотела этим утром пойти постирать, но, если я тебе нужна, я останусь.

— Нет, — ответил он, — иди стирай. Главное, вернись к полудню. Мне нужен только священник, и Бетрис сходит за ним, когда придет время.

Матушка, не возражая, ушла в прачечную и увела с собою моих младших братьев и сестер, чтобы они не шумели в доме. И я осталась одна возле больного. Время от времени он мне говорил:

— Бетрис, пойди посмотри, куда подошло море?

Поскольку наше жилище было в пятнадцати шагах от берега, мне надо было только открыть окно, чтобы увидеть, насколько высоко поднялась вода в реке. Я возвращалась к кровати и объявляла:

— Черный бакен в воде.

Или:

— Тина наполовину скрылась под водой.

Когда он услышал, что вода уже коснулась первых камней пристани, он сказал мне: «Пора идти за священником».

Я хотела подождать возвращения матери, но он не позволил. Я вернулась очень скоро, поскольку пробежала к Трогери, не останавливаясь передохнуть, и меньше чем через полчаса привела священника. Отец исповедовался, принял Святые Дары и попросил священника похлопотать за нас перед добрыми людьми из нашего прихода, когда его не будет. А потом добавил, почти весело:

— Вы можете сказать Янну Гамму, чтобы он начинал копать.

Янн Гамм был могильщиком в приходе.

Когда мать пришла с малышней из прачечной, отец сказал ей:

— Ну вот, Маривонна, священник только что ушел; все счета мои улажены.

И, обратясь ко мне:

— Прилив, должно быть, полный, Бетрис?

— Да, вода стоит очень высоко.

И правда, было слышно, как вода тихо плещет о высокий берег реки. Тогда отец сказал матери:

— Можешь предупредить соседей, пора начинать молитвы по умирающему.

Бедный наш дорогой человек, как замечательны были его смирение и набожность, голос его примешивался к голосам женщин, читавших молитвы. Но он становился все тише и тише. И все случилось, как он предсказал: с отливом жизнь его оборвалась.

Рядом с Иль-Грандом (остров Большой) есть островок, по-французски его называют остров Кантон, по-бретонски — Энес-Агантон или Агатон. Там можно видеть два гранитных креста, поставленных в ста пятидесяти шагах друг от друга. Есть поверье, что каждые семь лет они приближаются друг к другу на длину ржаного зерна: когда они соприкоснутся, настанет конец мира.

* * *

Посреди большого пляжа Сен-Мишель-ан-Грев возвышается монолитный крест, врытый в песок, при каждом приливе его покрывает море. Его называют Croaz al Lew-drez (Крест в одной миле от Песчаного берега). Он уходит в землю каждые сто лет на длину пшеничного зерна. Когда он полностью исчезнет в песке, будет конец света.

* * *

В конце света появится Антихрист. Он родится от союза священника-расстриги и доброй монахини.

Когда состояние больного оказывается безнадежным, все домашние становятся на колени возле его постели и начинают читать молитвы по умирающему.

Обычно не ждут ни последнего вздоха умирающего, ни даже пока он потеряет сознание, чтобы зажечь у его изголовья «святую свечу», и, как только начинается агония, этой свечой делают крест над его лицом. Говорят, это для того, чтобы помочь душе расстаться с телом.

* * *

Когда умирающему слишком трудно упокоиться, есть верное средство прекратить его агонию: нужно поднять его с постели и поставить его босые ноги на голую землю. Когда его снова поднимут и он потеряет связь с землей, силы, не отпускавшие его жизнь, иссякнут.

* * *

В области Гурен молиться за умирающего ходят в капеллу Сен-Мен, что стоит при дороге в Рудуайек. В капелле есть статуя святого Дибоана, его имя значит «Тот, кто излечивает от всякой болезни». Сначала идут к этой статуе поклониться и рассказать о беде. Потом отправляются к источнику святого, текущему в глубине долины. От источника-то и получают предсказание, знамение. Но для этого сначала нужно полностью вычерпать воду миской. После этого надо наклониться к тому отверстию в земле, где таится вода. Если, пробиваясь, она зашумит, значит, умирающий вот-вот скончается, если же, наоборот, вода изливается из земли бесшумно, значит, можно быть уверенным, что больной вернется к жизни.

Ломм Гренн был поденщиком на ферме Керниз. В те времена часов не было ни у богатых, ни, тем более, у бедных. Ломм Гренн привык узнавать время, когда ему идти на работу, по цвету неба. Как только он видел, что оно светлеет, он поднимался, одевался и отправлялся в путь. Однажды ночью, проснувшись, он подумал, что уже светает, и быстро вскочил с постели.

Дело было зимой. Ломм вышел из дому совсем сонным. Идя по большой дороге, он повстречал священника с Дарами и с мальчиком из церковного хора, звонившим в колокольчик.

Проходя мимо Ломма, священник сказал ему:

— Следуйте за мною.

Нельзя не повиноваться священнику, несущему Дары умирающему. Ломм пошел следом за ним, с непокрытой головой, бормоча слова молитвы.

Священник и мальчик вошли в какой-то загон.

«Э, — подумал Ломм, — это, кажется, Трегло, кто- то здесь заболел, наверное, старик Гильше».

Это и в самом деле была усадьба Трегло, и действительно старик Гильше. Он лежал там на своей кровати и казался уже совсем неживым. Двое мужчин, сидевшие рядом с ним, по правде говоря, крепко спали. Они открыли глаза только тогда, когда священник стал причащать умирающего. Ломм, преклонивший колена на пороге дома, не мог удержаться, чтобы про себя не осудить их.

Священник, закончив службу, перекрестился и обратился к старому Гильше:

— Добрый человек, я давно должен был вас причастить. Я это сделал. Теперь мы квиты.

Смысла этих слов Ломм Гренн не понял.

Тем временем священник собрался уходить.

— Идите на вашу работу, — сказал он поденщику. — Вы придете туда очень рано.

Когда Ломм пришел в Керниз, он и вправду увидел на ногах только одну служанку в кухне.

— Как вы сегодня рано! — сказала она ему. — Никто еще не вставал, и я даже огня не развела, чтобы приготовить похлебку.

— Тем лучше, — ответил Ломм, — по крайней мере, никто не скажет, что я лентяй.

И пока готовилась похлебка, он пошел задать корму лошадям. Когда он возвратился завтракать, он услышал, как один из сидевших за столом сказал:

— Слышали новость? Старик Гильше умер этой ночью без причастия.

— Но это не так! — вскричал Ломм. — Гильше умер, как подобает христианину, я сам был при нем, когда священник его причащал. Я видел, как он его благословил.