class="p1">Пошёл Пересмех от дома к дому. В правой руке лукошко берестяное у него, а в левой – глиняная корчага
*. Идёт, в каждую дверь стучит:
– Эгей, хозяева! Есть ли горстка пшеницы? Нет? Овса или отрубей дайте.
Так по горстке, по зёрнышку целое лукошко набрал. Люди по всем сусекам*, по всем полкам скребли, ничего не жалели. В глиняную корчагу мёду ему нацедили. По капле, по ложечке, а со всего города набралось с верхом.
Теперь позвал Пересмех женщин. Самые искусные стряпухи пришли. Одна болтушку* делает из отрубей и пшеницы. Другая из мёда пресладкую сыту* готовит. Дух стоит над тем местом такой вкусный, что люди и подойти боятся: как бы ненароком не отпить глоточек сытной болтушки, не подцепить пальцем капельку мёду. Нельзя. Последнее по дворам собрали. От этого мёда и от той болтушки, может, их жизнь и воля вольная зависят. Вот уж всё и готово.
И велит Пересмех заливать болтушку в ту кадь*, что зарыта на площади. А сыту медвяную, не жалея, выплеснул в кадь у городской стены.
– Ну, – говорит, – зовите теперь печенегов.
Увидели печенеги, что вышел из города к ним посланец, обрадовались. «Эге, – думают, – наконец-то эти упрямые белгородцы смекнули, что дело их плохо. Сдавать город решили».
А посланец подошёл к самому рву и кричит:
– Эй! Кто там у вас самый мудрый и самый главный? Зовём мы его в город посмотреть, какая у нас жизнь и как мы вашу осаду перетерпливаем. Не бойтесь. Придёт, посмотрит и живым назад вернётся. Всем расскажет, что видел.
Посоветовались печенеги и послали в Белгород своих ведунов*. Входят ведуны в город. Ворота за ними захлопнулись. Они со страху поёживаются, но виду не подают.
– Показывайте, – требуют, – то, за чем звали. Мы посмотрим и скорей обратно пойдём. Некогда нам по городу расхаживать. Вот возьмём его измором, тогда и погуляем на славу.
Вышел к ведунам печенежским Пересмех. Кланяется, а сам лукаво своим подмигивает.
– А пойдёмте, – толкует вежливо, – гости дорогие, на нашу вечевую площадь. Угостить вас хотим. Такой уж у нас обычай хлебосольный.
Повёл он их на площадь, к колодцу с припрятанной кадью. Зачерпнул ковшом прямо из колодца болтушки и велит стряпухам кисель скорей сварить.
Схватили стряпухи глиняные крутоверхие сковороды-латки* и вмиг наварили пахучего киселя. Да такого, что у всех от одного запаха слюнки потекли.
Попробовали ведуны кисель и молча смотрят на Пересмеха. Ничего не понимают. А тот уже к стене их ведёт, где колодец со сладкой сытой приготовлен. Зачерпнул он им и сыты. Отпили они, крякнули. И опять молчат. Ждут, что им ещё покажут.
Пересмех оглядел народ, что вокруг толпился, приосанился, бороду ладонью разгладил и снова лукаво подмигнул своим.
– Вот, – говорит, – гости дорогие, так мы и живём. Где колодец выроем, там и кисель черпаем. Где другой выкопаем, там и сыту пьём. Земля русская нас кормит и поит. И вовек не иссякнет. Так что и не думайте нас голодом уморить.
Опешили ведуны. В колодец заглядывают, головами качают. Всему поверили.
Вернулись они поскорей в свой лагерь печенежский и всё, как есть, выложили. Что оставалось печенегам? Приступом взять город Белгород не удалось. Голодом, ясно, его тоже не возьмёшь, коли сама земля людей кормит. Пришлось им сниматься и двигаться от этого удивительного города подальше.
Так и ушли восвояси. Не солоно хлебавши. Впрочем, киселю и сыты Пересмеховой попробовали.
Но не успокоились печенеги. Всё казалось им, что повоюют они Русскую землю, сожгут города, разорят сёла, превратят цветущие княжества в пустынное пепелище. Они сами кочевники, им города и дома не нужны. Будут кочевать по просторам Руси и всюду дань собирать – меха и мёд, рукоделия и золото.
И вот пришло их множество на Русскую землю. А княжил тогда, в 1036 году в Киеве Ярослав по прозвищу Мудрый. Очень он любил книги. Читал их днём и ночью. И собрал очень большую и редкую библиотеку.
Наверное, решили дикие печенеги, что с князем-книжником им справиться будет нетрудно. Он, небось, и меч как следует держать не умеет. Но жестоко ошиблись они.
Позвал Ярослав Мудрый своего сына Владимира с дружиной из Новгорода. И сам собрал рать невидимую. Смело вышел из города навстречу врагу и выстроил свои полки. Сам во главе киевлян стал на правом крыле, а новгородцев поставил на левом.
И сошлись полки русские с печенегами. Оказался князь-книжник храбрым витязем. Рубил направо и налево. Так и летели головы печенегов, будто перезрелые яблоки.
А с другой стороны навалился на врагов молодой Ярославич вместе с новгородцами. Рядом с ним бился воевода его отца, Иван Творимирич*. Оберегал юного князя. Грозно взмахивал кованой булавой – тяжёлым сверкающим шестопёром*. Печенеги и близко к нему боялись подступиться. Только он сам их настигал.
И бились так до самых сумерек. Не выдержали печенеги. Побежали. Но не знали, куда и бежать. Всюду их встречали русские воины. И в лучах вечернего солнца блистал шлем князя-книжника Ярослава и наводил ещё больший ужас на печенегов. Они бросались в реку, тонули. И ещё долго плыли по реке Сутомле их шапки-остроухи, будто перевёрнутые лодчонки.
С тех пор исчезли печенеги из Дикой степи. И не только в Русской земле их не видели, но и в других местах о них слыхом не слыхивали.
А Ярослав Мудрый на месте памятной битвы построил церковь святой Софии, перенёс туда библиотеку и продолжал до самой смерти читать, переводить и переписывать книги. И это ему нисколько не мешало защищать свою землю от врагов.
Время было тогда такое, что рядом с книгой приходилось класть острый меч.
Инок Евстратий что ушёл из плена половецкого
Дым натекал в овраг сизыми струйками. Воздух, наполненный гарью, обжигал иссушенное горло. Инок* Евстратий закрыл глаза, тяжело привалился к песчаному откосу. Саднили руки, натёртые волосяным арканом. Кровоточила спина, исполосованная бичом. В прикрытых глазах жёлтым пятном всё ещё расплывался круп вёрткого половецкого коня, за которым его связанным тащили три дня. Молодое, ещё недавно крепкое тело юноши обмякло. Евстратий забылся.
Очнулся он от чьего-то прикосновения. Вздрогнул. Хотел вырваться. Бежать.
– Не рвись, богатырь, дай раны перевязать, – услышал он мягкий женский голос и открыл глаза, огляделся.
Он лежал на моховой подстилке в низкой полутёмной землянке. Сухая
