от городских ворот да с того берега реки. Но сговориться с воеводой Претичем никак нельзя. Не пройдут вестники через лагерь печенегов, не проскользнут мимо стражей, не проползут сквозь кольцо телег и кибиток.
– А я? – вдруг неожиданно для себя вмешался Соколик. – Я смогу. Ужом проползу, лисицей проскользну. Я маленький, увёртливый.
С каждым словом он становился всё уверенней, напористей. Все молчали. Но он слышал в этом молчании недоверие, сомнение. Ну как мальца посылать на такое дело?
– Можно мне? Можно? Я и язык печенежский знаю. Вот. Слушайте! – Соколик вытянул шею и гортанно, будто птица степная, прокричал: – Тягри!
– Это что ж такое? – удивились старейшины.
– На их языке значит «бог». А вот ещё. Кок! Это небо. И етмяк – это хлеб. Ну? Пустите?
Старейшины молчали. Но теперь в их молчании было, казалось, и одобрение, и надежда.
– А и вправду послать его? Ишь, какой шустрый.
– Жаль отрока. Попадётся – живым его ироды не выпустят.
– Сдадим город – никто живым не уйдёт. Только разве в полон.
И встал самый старший, сивобородый израненный в былых ратях дружинник Пересвет.
– Иди, отрок, – промолвил он глухо. – Спасай Киев, да будет с тобою Даждьбог – бог солнца, да поможет тебе Стрибог – бог ветра, да поразит поганых громом и молнией беспощадный громовержец Перун!
На заре, когда тяжёлый туман медленно оседал в лощинах и балках, Соколик белкой скользнул со стены. Лагерь печенежский спал. Только дозорные, сидя у потухающих костров, зябко поёживались и коротко перекликались от скуки.
Тенью промелькнул Соколик, но его заметили.
Что-то крикнули вслед. Не останавливаясь, Соколик выкрикнул:
– Етмяк!
В ответ послышались гортанные клокочущие слова. Один из дозорных вынул из-за пазухи лепёшку и швырнул её в Соколика. Остальные засмеялись.
В сумеречном тумане они приняли его за своего, сорванца, выскочившего из ближней кибитки.
– Кок! – крикнул Соколик и показал рукой вверх.
Печенеги непонимающе уставились в небо. В этот момент и нырнул Соколик в прибрежный тростник. Острые стебли резанули по лицу. Тут дозорные всполошились. Окликнули. Соколик затаился. Тогда в тростник полетели стрелы. Они мышами шуршали вокруг, сламывая хрупкие тростинки. Не обращая больше на них внимания, Соколик ринулся к реке.
Утренняя вода обняла его своими прохладными струями, скрыла с головой.
Поутру к воеводе привели мокрого, дрожащего глазастого мальчишку. Белая рубаха облепила худенькое тело с проступающей клеточкой рёбер. Претич хмуро поглядел на него из-под нависших бровей.
– Откуда такой? Уж не водяной ли?
– Из Киева я. Мор у нас, глад. Не чаем, как спастись, – зачастил Соколик. – Обручь* с тобой, воевода, хотят киевляне выступить. Знак тебе будет – гуднут в турий рог со стены. Торопись, воевода, дружину поднимать. Уж солнце всходит. Спасай город, воевода. Ударь вместе с нами по поганым.
Ни слова не ответил суровый воевода Претич.
Грузно встал, насунул на плечи мелкокованную кольчугу, пристегнул тяжёлый меч.
Загудели длинные берестяные трубы. Тревожно ударили бубны. Дружина ровными рядами спускалась к реке. И тут над киевскими стенами взлетел густой, протяжный голос турьего рога.
Печенежский лагерь всколыхнулся. Заржали кони. Замычали коровы. Засуетились женщины, увязывая скарб на телегах. Из уст в уста по рядам печенегов пролетело грозное имя – Святослав! Решили они, что подоспел киевский князь Святослав со своей непобедимой дружиной. Бросились врассыпную.
Мелькают короткие конские хвосты, согнутые спины всадников. Катят телеги, громыхая колесами, повизгивая несмазанными осями. Рассыпаются по дорогам покинутые стада. Скрываются в поднятой пыли убегающие печенежские орды.
Хохочет вслед им суровый воевода Претич. Грохочут дружинники. Звонко заливается счастливый Соколик.
Двор старого Кожемяки был похож на кухню великана. Корявые бычьи кожи, сложенные пластами в углу двора, напоминали громадный слоёный пирог. Тут же на костре стоял почерневший от копоти гигантский котёл. В нём варились куски древесины, опилки, кора. Густой терпкий пар, смешанный с сизым дымом, клубился над котлом, словно ветвистое дерево.
Старый Кожемяка и его четверо сыновей, носящие то же прозвище – кожемяки* – вымачивали, дубили, мяли, теребили заскорузлые кожи могучими руками, потемневшими до локтей от густого раствора.
Отец ревниво наблюдал за работой сыновей. Вот он нахмурился и строго прикрикнул на младшего. Тот загляделся на трескучую сороку, залетевшую к ним во двор на запах лесного варева и мокрых кож. Отец схватил корягу и шуганул птицу.
– Пошто птаху гонишь? – недовольно спросил младший Кожемяка – Не со злом она прилетела.
– Поговори у меня! – насупился старик. – И тебя шугану вот этой палкой.
Братья рассмеялись. Младший молча сжал губы.
Но руки его напряглись, он с досадой рванул кусок толстой кожи, и она, будто тонкая полотняная тряпочка, с треском разорвалась. Старый Кожемяка с изумлением глядел на обрывки бычьей кожи в руках младшего сына.
– А ну, покажи, – он взял один лоскут. – Это надо же, силища! – покрутил головой старик. – Из такой кожи щиты делают. Стрела её не проткнёт. Сабля не рассечёт. А ты руками…
Он оглядел сына, будто в первый раз увидел. Нет, не богатырь. Росточку невеликого. Шея тоненькая. В плечах даже узок. Вот только ладони, что лопаты. Так ведь у них, у кожемяк, ладонь всегда от работы раздаётся.
И тут в их ворота громко постучали:
– Эй, хозяин! Отворяй! Собирайся на рать! Снова печенеги на Русь пришли. Великое множество их на Трубеже-реке стоит. Князь Владимир всех, кто биться горазд, скликает.
Старый Кожемяка собрался быстро. Не привыкать ему. Много раз на своём веку отрывался от мирной работы для ратного дела. Он и трое его сыновей, одетые в кожаные доспехи своеручной работы, уже прощались с родным домом, когда к ним робко подступил младший.
– А я? – тихо спросил он.
– Рано тебе, – сказал отец. – Молод.
И, помолчав, добавил:
– Надо же и дома кому-то остаться. Мать оберечь. Да и ремесло наше трудное. Мы головы сложим, тебе продолжать. Сынов и внуков обучишь. И не перечь родительскому слову! – вдруг резко прикрикнул он.
На Трубеже у брода стояло войско князя Владимира. Плотной стеной. Плечом к плечу. Локоть к локтю. А на том берегу темнели густой толпой печенежские орды. Молчание нарушало только редкое ржание коней. Русские не хотели начинать битву. Они лишь грозным заслоном стояли на пути непрошеных гостей. Может, опомнятся, испугаются, уйдут?
Но печенеги уходить не собирались. И реку переходить тоже не решались. Слишком уж многочисленными показались им русские дружины. На высокий холм выехал печенежский хан. Поднял над головой копьё с развевающимся бунчуком
