и заснул. А как проснулся, видит, оказался он на самом дне Океан-моря. Перед ним палаты белокаменные. Он и вошёл. А там сидит Морской Царь и говорит такие слова:
– Здравствуй, Садко Новгородский, купец богатый. Сколько по морю ты плавал, а дани не платил. Теперь сам пришёл мне в подарочек. Помню я, ты мастер играть на гусельках. Сыграй-ка мне.
Делать нечего, положил Садко гусли на колени, тронул струны и заиграл, запел:
– Плывёт серый селезенко,
Плывёт серый селезенко
Тихою водою, тихою водою –
Пеною морскою, пеною морскою…
Заплясал царь Морской. Заколебалось сине-море, расходилась на нём волна высокая. Играл Садко день, и другой, и третий. Пляшет Царь Морской, бородой зелёной трясет. Буря на море совсем разгулялась.
Вспенились волны, с жёлтым песком смешались.
И неделю играл Садко, и другую, и третью. Ходит волна морская горами. Ревёт ветер. Стало корабли разбивать. А Садко играет. А Царь Морской всё пляшет. Притомился Садко. Мочи уж нет. Тогда решил он схитрить. Порвал струны шёлковые, повыломал шпинёчки дубовые и говорит:
– Струны у меня порвались, шпинёчки повыскакивали. Не могу играть. Отпусти домой за новыми гуслями.
Царь Морской подумал-подумал и отвечает:
– Отпущу тебя, Садко Новгородский. Но сначала женись на моей, Царя Морского и Царицы Белорыбицы дочери. Так верней будет, что вернёшься. А зовут дочь мою младшую любимую Чернавкою.
И теперь делать нечего. Согласился Садко. Сыграли свадьбу. На пиру кого только не было. И водяной на соме верхом прикатил. И русалки с зелёными волосами, струившимися по воде. И щука, рыба вещая. И кит чудесный. Задарили Садко раковинами жемчужными, водорослями шёлковыми, песком золотым. Отгуляли. Отпраздновали. И лёг спать Садко с молодой женой Чернавкой. Не успел он её коснуться, как заснул мёртвым сном.
Проснулся Садко, огляделся и удивился. Лежит он на крутом бережку речки Чернавки. А к берегу подходят его корабли. Долго дивовались корабельщики чуду. Ведь оставили они Садко посреди моря синего, а встретили здесь, у родного Нова-города.
Ничего не рассказал Садко, но уж больше в море не выходил. А ходил он иногда на берег малой речки Чернавки, трогал струны гусель своих волшебных и пел:
– Плывёт утка-селезенка,
Плывёт утка-селезенка
Тихою водою, тихою водою…
И тиха была речка Чернавка, лишь грустно плескала волной о берег песчаный. То ли спал в то время Царь Морской. То ли не до пляски было ему, когда любимая младшая дочь Чернавка печалится о муже своём Садко и слабо вздыхает, будто волна речная.
Да и Садко невесело. Наигрывает он на гусельках волшебных и поёт:
– Она много матка-Волга в себя рек побрала,
Побольше того она ручьёв выпила.
Давала плёсы она долинские,
А горы-долы сорочинские.
Устьев пустила она ровно семьдесят,
Широк перевоз да под Новым-градом…
Герои народные.
По мотивам летописи Повесть временных лет
Он был маленький, щуплый. Рубаха, оттянутая ветром, билась на спине белым крылом. Казалось, вот-вот унесёт его со стены. Но он цепко стоял, уперев босые ноги в тёплый от солнца бревенчатый настил. И глаз у него был цепкий, острый. Соколиный. Его так и прозывали – Соколиком.
Плотно обложили Киев печенеги*. Обжились у стен его, на берегу быстрой Лыбеди*. Который день уже не могут прорваться гонцы к своему князю Святославу, что стоит, ничего пока не ведая, с дружиной на Дунае. А в городе уж ни крошки хлеба, ни жбана* воды.
Соколик видит печенежский стан. Телеги, крытые вытертыми бычьими шкурами. Коптящие костры. Вот кривоногий печенег с трудом волочит по земле тушу освежёванного телёнка. Тянется за ним широкая кровавая полоса. И кожаная куртка забрызгана кровью.
Бритая голова, похожая на тыкву с усами, лоснится, блестит на солнце. Он смешно раскрывает рот, выпучивает глаза – кричит что-то, а слов не слышно. Наконец, дотащил тушу, кинул у костра. Другой печенежин коротко махнул кривой саблей, отхватил лоскут мяса.
Соколик сглотнул слюну. Но вдруг громко рассмеялся. Печенежин вместо того, чтобы сунуть мясо в угли костра, затолкал его под седло своей каурой лошадки. Бедняжка вздрогнула, заплясала. Печенежин одним махом вскочил в седло и понёсся меж телег, костров, кожаных кибиток. Он высоко подпрыгивал в седле и дико взвизгивал. Наконец, взмыленная лошадь остановилась. Печенежин выхватил из-под седла дымящееся от горячего лошадиного пота мясо и стал жадно раздирать его зубами. Потом схватил пузатую кожаную баклагу, запрокинул голову, и струя белого пенистого кумыса* ударила ему прямо в горло. Соколик даже видел, как лопались кумысные пузырьки на кончиках его повисших усов.
Не мог больше Соколик смотреть на еду. У него кружилась от голода голова, всё его тощее тело била дрожь. И он поскорей перевёл взгляд на тот, низкий берег, где в сизой дымке расплывались пятна берёзовых колков и дубовых рощиц, и заваливались за горизонт летучие купы облаков.
Но что это?.. Не берёзовый ли перелесок сдвинулся с места? Нет! Острый глаз мальчика ухватил еле заметное движение. Густая поросль пик. Серебряными лепестками вспыхивают вдали стальные шлемы.
Моховыми лоскутами опадают на шеи коней гривы.
Движется рать! Неужто князь Святослав? Заждались его в Киеве. Все глаза проглядели. А он его увидел.
Первый. И Соколик кубарем скатился со стены.
Он громко бил босыми ногами по укатанной глинистой дороге, красная пыль прыскала в стороны. Степенные старики укоризненно качали головами вслед беспечному озорнику. Из окна чьей-то избы вылетел скорбный девичий плач:
– Порастроньтесь, люди добры-ии!
С гор катитесь, ручьи вешни-ии,
Вы размойте пески жёлты-ии…
«Опять кто-то умер», – подумал Соколик.
Но он не остановился. И попривык уже за время осады к смертям, да и торопился к тому же. Надо старейшин упредить!
Однако старейшины уже знали, что это не княжеская дружина, а воевода Претич. Рать у него мала, потому он и не думает сам нападать на печенегов, а послал гонцов к Святославу. Да когда же они поспеют, коли мор в Киеве неслыханный? И некому скоро будет на стенах стоять, оборонять город. Кабы ударить на печенегов с двух сторон разом –
