Этот обычай обходить скотину с отпуском очень распространен среди крестьян Олон. губ., не только Пудожского, но и других уездов. Так, в уезде Вытегорском, по словам В. Реброва, [260] пастухи покупают отпуск и тщательно хранят его, чтобы чужие руки не коснулись этой рукописи: вследствие такого прикосновения отпуск может потерять свою силу. Они прячут его либо в своей свирели, либо в фуражке, либо в глубине дремучего леса, вместе с шерстью от каждой головы пасомого ими скота.
Само чтение этого отпуска сопровождается еще лишним обрядом: скот окропляют водой, взятой из трех ключей. Если пастух безграмотен, то в Вытегорском уезде приглашается для этого грамотный, который и обходит стадо, читая заговор, и окропляет скот. «По прочтении молитвы [261] и окроплении стада, пастух принимает остатки воды и рукопись от чтеца и в свою очередь тоже кропит его водою, боясь, чтобы он чего-либо не похитил из молитвы, удаляется в лес и там прячет принадлежащую ему молитву, где вздумается; остатки же воды или выпивает, или же изливает на землю под камень».
Этих интересных подробностей мне не удалось узнать в Пудожском уезде. И обычай окропления скота водой, взятой из трех ключей, и боязнь, что чтец, не окропленный той же водой, как и обойденный им скот, может похитить часть силы молитвы, дышат такой отдаленной эпохой, такими свежими воспоминаниями того времени, когда вода считалась священной, что как-то невольно переносишься в гораздо более отдаленные от нас времена; эти обряды рисуют случайно сохранившееся переживание очень далекого от нас быта и я поэтому позволил себе подробнее остановиться на них.
В Пудожском уезде, в некоторых его частях, по крайней мере, соблюдаются при обходе скота следующие обряды: в тех местностях, где читается первый из приведенных мною заговоров, наблюдаются при обходе скота следующие формальности: скот загоняют во двор или в загородку и с иконой и зажженной восковой свечой в руках обходят скот по солнцу 3 раза. Затем из свечи делают три шарика и, по прочтении заговора, приклеивают из-за ворот, затем бросают.
Там, где употребителен второй заговор, пастух также делает три шарика из воска и приклеивает их к иконе; за иконой же хранится и отпуск. В иных случаях каждая домохозяйка делает это для себя и своего скота. В шарики закатывается подчас немного шерсти, срезанной от каждой выгоняемой на пастьбу коровы. Эти восковые шарики домохозяйки хранят за иконами и, по окончании пастьбы, спускают либо в реку, либо в озеро. Там, где шарики катает сам пастух, спускание шариков в воду производится им самим по окончании пастьбы.
Когда читают третий вид заговора, то, по словам рукописи, следует при прочтении отпуска «взять от всякой скотины из уха серы в чистый воск закатать да ключ с замком, да с муравейника земли, с которой четыре дороги, и около скота … да кругом обойти… трижды по солнцу на все на то наговаривать трижды; воску положить на обе стороны ворот, ключ на сторону: на другую – замок, на обе стороны ворот земли положить: на сторону ворот; на другую ножик (конец рукописи испорчен).
Хотя в этих обрядах мы и не видим тех архаизмов, как в обрядах, употребляемых в Вытегорском уезде, так как здесь влияние христианства по-видимому отразилось сильнее на изменении суеверных обрядов населения, тем не менее и здесь мы замечаем также остаток мышления первобытного человека: вера в то, что собранная часть шерсти, закатанная в шарики из воска и сберегаемая за иконой, спасет все стадо, что отданная под непосредственное покровительство иконы pars pro toto, что шарики и шерсть, сберегаемые и от дурного глаза и влияния злого человека самой иконой сохраняет достояние крестьянина, – дышит таким архаизмом, такой далекой эпохой, что как-то странно встретить его среди сравнительно развитого населения Пудожского уезда.
Как отдаленное воспоминание культа воды, сохранился обряд бросания этих шариков, по окончании пастьбы, в воду. Это может быть, впрочем, объяснено двумя способами: либо как вещь священную, лежавшую за иконами, шарик нельзя выбросить просто на улицу и во двор, где его могут попирать ногами; либо эти шарики являются предметом, с которым связано какое-то суеверное представление. Взгляд, что вещь священную нужно уничтожить либо посредством огня, либо воды, либо погребения в землю, одним словом, при помощи так назыв. «чистых стихий», как известно, очень распространен в народе. Известно, что, например, испортившиеся иконы не бросают, а либо сжигают, либо погребают, либо спускают в воду.
Об обычае спускать старую ненужную икону упоминают и древние писатели о России. В самой Москве этот обычай сохранился до последнего времени. Тоже делают с просфорой, высохшей и неудобосъедаемой: ее даже в Москве до последнего времени бросали в колодцы. Подобно тому, как во всех этих обрядах сохранилось, как переживание, темное воспоминание о воде, которая наиболее достойна принять священный предмет, так, быть может, это же воззрение лежит в основании обряда бросанья упомянутых восковых шариков в озеро.
Быть может, и другое соображение обусловливает вышеупомянутый обряд: известно по народным повериям, что для того, чтобы «испортить», погубить человека или животное, нужно, чтобы желающий погубить имел в своих руках кусок одежды обрекаемой на погибель жертвы, или вообще что-нибудь, что составляло-бы необходимую принадлежность данной личности или животного. Естественно, что человек, находящийся на низкой степени развития, боится, что, если шерсть животного или кусок одежды или часть волос кого-либо, порчи которого он не желает, попадется в руки человека, могущего «навести порчу», что таким образом все его достояние, самое дорогое из всего его имущества, даже, он сам, может подвергнуться опасности быть испорченным. Отсюда и обычай сжигать или бросать в воду, напр. срезанные волосы, ногти и т. д.
Будучи брошены в воду, они затериваются и для колдуна, для человека злого нет возможности получить их. Этим, быть может, также объяснен обычай бросать шарики с шерстью от коров в воду, чтобы никто не мог их найти и заклятиями и заговорами над ними, причинить вред находящемуся в доме скоту.
Как-бы то ни было, но ни молитва, которой начинается «отпуск», ни такие предосторожности, как положение отпуска и шариков за иконы, не считаются жителями Пудожского уезда достаточными, чтобы «оберечь» свой скот от лесовика или лесного царя. Маленькая упущенная формальность, случайно неверно произнесенное слово может уничтожить всю силу заговора, и лесной царь, гневаясь на лиц, желавших силой заговора и обрядов ограничить его власть над скотом, нашлет намеренно больше диких зверей на стадо и большее количество коров заведет в глубину леса, к себе. Поэтому-то лучше дружить с лесным божеством. Благодаря этому пастухи предпочитают заключать договор с лесовиком, по которому ему предоставляется право взять к себе известную часть скота (обыкновенно, впрочем, не больше одной, двух коров).
За это лесовик обязан оберегать стадо. Этот договор с лесовиком считается очень греховным, но и на него соглашаются крестьяне, лишь бы их стадо оставалось целым. Договор заключается при посредстве строго определенной формулы – заговора, из которого нельзя выкидывать ни слова.
Действительно не все пастухи знают как это сделать; а те, которые знают, хранят эту тайну и не всегда решаются говорить об этом односельчанам. Некоторые крестьяне так же знают слова заговора, но боятся рассказывать его. Этим-то страхом сообщить вещь, которая считается столь греховной, и объясняется, что до сих пор этот заговор не проникал в печать; этим же объясняется, что крестьяне, сообщавшие нам об этом договоре с лесовиком, все, поголовно, отзывались незнанием слов заговора, ни за что не соглашались открыть нам слова его.
В виду возможности заключить с лесовиком подобный договор и является существенно необходимым при пропаже скота из стада узнать, пропала-ли она по «шалости» лесовика или была пропавшая скотина ему завещана. Чтобы узнать это, обращаются к лицам, которые, по мнению населения, «знаются с лесовиком», – «есть такие люди», прибавляют обыкновенно при этом.
