Так, в пути целых шесть месяцев пробыв, перевалив через девяносто гор, перегнали откочевавшие байсунцы в страну калмыков скот, привели караваны свои. Некоторые баи впереди скота ехали — дорогу указывали. Прибыв на место, в землю калмыцкую, в государство Тайча-хана,[9] в Чилбирские степи, баи-скотоводы, землепашества не знавшие, всходов хлебных никогда не видевшие, посчитали их по невежеству своему за кормовую траву, — пустили на посевы свой несметный скот. Потравили, потоптали они калмыцкие хлеба, беду стране причинили, сами о том не ведая! Остановились баи в той степи Чилбир-чоль, на берегах озера Айна-коль разбили кочевье свое. А скот байсунский все идет и идет непрерывным черно-черным потоком, прах в небо взметая, движется, как несметная саранча — уничтожает хлебные посевы. Передние стада байские давно уже на берегах калмыцкого озера Айна-коль пасутся, а задние еще только выходят из далекой земли конгратской!..
Ну, и пусть они себе идут спокойно, пусть баи стоят себе в степи Чилбир, на озере Айна-коль, пасут и поят прибывающие свои стада, юрты ставят, в порядок себя приводят, а вы послушайте о том, что дальше было, о калмыцкой стране послушайте.
Увидав, что пришлые баи посевы их погубили, побежали калмыки к шаху своему — Тайча-хану. Пришел к нему один из потерпевших аксакалов-арбобов и говорит:
— С жалобой пришел я, повелитель-шах!
Сердцем своему рабу внемлите, шах!
Был я свеж лицом, как яблоко — румян,
Весь я высох, сморщен от забот, мой хан!
Сгорбила беда мой крепкий стройный стан:
Прибыл к нам народ из чужедальних стран,
Им язык какой-то непонятный дан.
То ли их страна зовется Туркестан,
То ль Байсун-Конграт. А вера их — Коран…
Как же вы о них не ведаете, шах?!
Видно, перед богом много я грешил:
Небосвод меня ударом оглушил,
Страх нагнав, меня он разума лишил.
Сесть на наши земли тот народ решил!
Счесть их скот — нехватит времени и сил!
Весть такую к вам я принести спешил.
Скот их все посевы наши потоптал!
Сокол был, но крылья быстрые сломал;
Был тулпар, копыта сбил и захромал;
Были сыты мы, — ты подати взимал…
Можно ли терпеть, чтоб столь великий шах
Ничего в делах своих не понимал!
Подати с чего тебе теперь платить?
Смертный голод нас не минет посетить.
Чайрикеры все решили уходить.
Что мы будем делать, семьи чем кормить?..
Пришлый тот народ богат и родовит,
Женщины у них — красавицы на вид.
Подле Айна-коля табор их стоит,
Их скотом Чилбир, как саранчой, покрыт.
Ничего не знает столь великий шах!..
Тем скотом потравлен дочиста посев.
Пришлый тот народ, на наши земли сев,
Съест и нас самих, всю нашу пищу съев!
Разорен калмык, велик народный гнев.
Ничего не знает столь великий шах!..
Вопли, плач народа у меня в ушах,
От такой беды я высох и зачах.
Если всходы все потравлены в полях,
Сам уразумей, какой в дехканстве страх!
К осени не будет ни зерна в шатрах,
Перережем скот на первых же порах,
Всех пожрем собак, мышей и черепах:
Мы не на подножных ведь живем кормах,
Мы не на твоих питаемся пирах!
Государство наше разорится в прах,
Перемрут, гляди, твои калмыки, шах!
Стон стоит в стране, смятение в умах.
Хоть о том подумай при таких делах,
Как страну теперь удержишь в удилах?
Ведь стряслось такое бедствие в полях!
Я не об одних толкую бедняках, —
И арбобам всем и аксакалам — страх.
Восседаешь ты на дорогих коврах,
Редкие ты носишь перстни на руках,
Весь в парче узорной, в бархате, в шелках, —
Но подумай сам, как столь великий шах
Ничего не знает о своих делах!
Голову иметь ведь надо на плечах!..
С шахом аксакал беседовал в шатре,
Шах сидел, поджавши ноги, на ковре,
Пил вино и сласти ел на серебре, —
Вдруг он слышит шум и крики на дворе.
Стражу оттеснив от кованых ворот,
В ханский двор ворвался трудовой народ —
Пастухи, дехкане, люд мастеровой.
Все шумят, кричат, проклятий полон рот.
Вышел шах во двор, — толпа вопит, орет:
«Все мы передохнем, видно, не в черед!
Чем теперь питаться подданным твоим?
Из чего тебе теперь платить чиким?
Все потрясены мы ужасом таким!
Жалобу тебе приносим, — говорят, —
Ведь ни колоска не скосим! — говорят.
С баев получить мы за ущерб хотим,
Неужель простишь ты наш убыток им?
Мы такого шаха сбросим!» — говорят.
Услыхав эти слова, ус покручивая, калмыцкий шах, к аксакалам и арбобам своим обращаясь, такое слово сказал в ответ:
— Много я богатства разного припас,
Я одет в парчу, и в бархат, и в атлас.
В шелковой чалме ношу большой алмаз,
Грозен я — и строго спрашиваю вас:
Баи эти к нам откуда вдруг пришли?
Как такой разор в стране произвели?
Самовольно как селиться тут могли?
Из какой-такой пришли они земли?
К вам, большим и малым, мой вопрос таков.
Вы должны ответить без обиняков.
Неужели дам в обиду бедняков?
Не щадя ни юных и ни стариков,
Накажу байсунских баев-чужаков,
Подыму их плач до самых облаков, —
Будут меня помнить до конца веков!
Кто прикочевать позволил им сюда!
Баям в полной мере гнев свой покажу —
По заслугам их пытать я прикажу,
Самых знатных биев изобью, свяжу,
Как собак, на цепь в зинданы посажу!
Я ль трудом дехкан своих не дорожу?
Всех, кто потерпел, сторицей награжу.
Стану ль потакать такому грабежу?
Кто их подпустил к родному рубежу?
Справедливый суд-расправу я творю,
Я на знатность пришлых баев не смотрю.
Слушайте, дехкане, что я говорю:
Баев именитых в прах я разорю,
Их стадами вас я ублаготворю,
Преданных моих дехкан я поощрю.
Верьте мне, дехкане, своему царю!..
Палачи мои и миргазабы, эй!
Что вы тут стоите, словно бабы? Эй!
В степь Чилбир скачите! На коней, живей
Выведать на месте все, да поскорей!
Выбрать самых знатных байских сыновей,
Самых их богатых биев и тюрей —
Захватить их в плен, заложниками взять,
Как баранов, их арканами вязать,
Гнать ко мне, в пути — камчами истязать,
Слова о пощаде не давать сказать!
Буду им носы и уши отрезать,
Вырывать глаза и души их терзать,
Буду сечь башки и буду вешать я, —
Должен ведь своих дехкан утешить я!
Дерзких я узбекских баев проучу!
Скот нагнали свой сюда, как саранчу.
Потравили хлеб! Ужели я смолчу!
За убытки с них семижды получу!
Я великий шах, и хоть ношу парчу,
Шахский свой рукав по локоть закачу,
В знатной их крови одежды омочу, —
До конца свой гнев я истощить хочу!..
Палачи мои! Любой из вас — батыр!
Дать коням ячмень да подмешать аир!
Поживее в седла, вихрем — в степь Чилбир!
С пришлых баев-беков поспустите жир!
Изгоню пришельцев — и устрою пир.
Пир такой, какого и не видел мир!..
Выпал снег — свой след оставит караван.
Вызнать, кто калмыцких разорил дехкан!
Буду я к виновным беспощадно лют!
Раз мои калмыки слезы горько льют,
Я, как шах, утешу трудовой свой люд!..
Послушные приказанию шаха своего, пятьсот калмыцких палачей во главе с начальниками своими сели на коней — поехали на озеро Айна-коль, где узбеки-пришельцы разбили становище свое. Десять тысяч юрт людей, — шутка ли! Приезжают палачи — видят: расселился неведомый десятитысячеюртный народ, — посмотришь — все один на другого похожи. Никаких отличий на узбекских людях нет, — кто большой, кто малый из них, не разобрать палачам. Вдруг видят они — кругом все юрты кошмовые, а в одном месте бархатную юрту ставят. Порог бархатной юрты — золотом и серебром изукрашен. Была это юрта Байсарыбия. Сказали палачи:
— Э, да эта юрта богата. Белым бархатом крыта, золотой порог! С нею не сравнится и шахский дворец! Видимо, тут самые главные узбеки живут. Вот, какие отличия дают они старшим своим!
Подъехали палачи к юрте Байсары: — Э, приезжий бай! — Встал Байсары, откликнулся: — Ляббай! — и вышел из юрты. Крикнули палачи — Ты старший здесь? — Слова не успел сказать Байсары, — соскочили палачи с коней, схватили бия, связали ему руки назад. Как снег в буран, как дождь проливной, посыпались на голову Байсары удары их камчей. С криками: «Ступай, ступай!» — погнали палачи бия, толкая его вперед и хлеща камчами. Только что приехавший в эту страну, ничего худого не ожидавший, гордого своего величия не уронивший — ни в чем виноватым себя не считая — ошеломлен был таким внезапным насилием Байсары. Зарыдал бий от боли и от позора и, умоляя палачей сжалиться над ним, сказал им такое слово:
