ПИСЬМО К СЕСТРЕ
Ты представь себе, сестрица!
Вся дрожа, как голубица!
Перед коршуном лихим,
Я стояла перед ним.
Ночь давно уж наступила,
В спальне тьма и тишина,
Лишь лампадочка светила
Перед образом одна.
Виктор вдруг переменился,
Стал как будто сам не свой:
Запер двери, воротился,
Сбросил фрак свой с плеч долой,
Подбежал и, задыхаясь,
С меня кофточку сорвал;
Я вскричала, вырываясь,
Он не слушал — раздевал;
И, бесстыдно обнажая
Мои плечи, шею, грудь,
Целовал меня, сжимая
Крепко так, что не вздохнуть.
Наконец, обвив руками,
На кровать меня поднял;
«Полежим немного, Аня», —
Весь дрожа, он прошептал.
А потом он так нескромно
Принялся со мной играть,
Что и вымолвить позорно:
Стал рубашку задирать,
И при этом он легонько
На меня, сестрица, лег
И старался мне тихонько
Что-то всунуть между ног.
Я боролась, защищалась
И за что-то хвать рукой —
Под рукою оказалось
Что-то твердое, друг мой!
Что-то твердое, большое,
И притом как бы живое,
Словно вырос между ног
Длинный толстый корешок.
Виктор, все меня сжимая,
Мне покоя не давал,
Мои ляжки раздвигая,
Корешок меж ног совал.
Вся вспотела я, томилась
И, с себя не в силах сбить,
Со слезами я взмолилась,
Стала Виктора просить,
Чтобы так не обращался,
Чтобы вспомнил он о том,
Как беречь меня он клялся,
Еще бывши женихом.
Но, моленьям не внимая,
Виктор мучить продолжал,
Больше, глубже задвигая,
Весь вспотевши, он дрожал.
Вдруг как будто что преткнулось
У меня;вскричала я
И от боли содрогнулась,
Виктор крепче сжал меня;
Корешок его в тот миг
Точно в сердце мне проник.
Что потом было, не знаю,
Не могу тебе сказать,
Мне казалось, начинаю
Я как будто умирать.
После странной этой сцены
Я очнулась, как от сна;
Во мне словно перемена,
Сердце билось, как волна.
На сорочке кровь алела,
А та дырка между ног
Стала шире и болела,
Где забит был корешок.
Я, припомнивши все дело,
(Любопытство не порок)
Допытаться захотела,
Куда делся корешок?
Виктор спал. К нему украдкой
Под сорочку я рукой,
Отвернула… Глядь, а гадкий
Корешок висит другой.
На него я посмотрела,
Он свернулся грустно так,
Под моей рукой несмелой
Подвернулся, как червяк.
Похудел, ослаб немного
И нисколько не пугал,
Я его пожала нежно —
Он холодный, мягкий стал.
Ко мне смелость воротилась,
Уж не страшен был мне зверь,
Наказать его решилась
Хорошенько я теперь;
И взяла его рукою,
Начала его трепать,
То сгибать его дугою,
То вытягивать, щипать.
Вдруг он сразу шевельнулся,
Под рукою пополнел,
Покраснел и весь надулся,
Стал горячий, отвердел.
Тут мой Виктор пробудился,
Не успела я моргнуть,
Как на мне он очутился,
Придавив мне сильно грудь.
И под сердце мне ужасный
Корешок он свой вонзил,
Целовал при этом страстно,
Вынул — снова засадил;
Сверху двигал, вниз совал
И вздыхал он, и стонал,
То наружу вынимал,
То поглубже задвигал,
То, прижав к себе руками
Всю меня, что было сил,
Как винтом, между ногами
Корешком своим сверлил.
Я как птичка трепетала,
Но, не в силах уж кричать,
Я покорная давала
Себя мучить и терзать.
Ах, сестрица, как я рада,
Что покорною была:
За покорность мне в награду
Радость вскорости пришла.
Я от этого терзанья
Стала что-то ощущать,
Начала терять сознанье,
Стала словно засыпать.
А потом пришло мгновенье…
Ах, сестрица, милый друг!
Я такое наслажденье
Тут почувствовала вдруг,
Что сказать тебе нет силы
И пером не описать;
Я до страсти полюбила
Так томиться и страдать.
За ночь раза три, бывает,
И четыре, даже пять,
Милый Виктор заставляет
Меня сладко трепетать.
Спать ложимся — первым делом
Он начнет со мной играть,
Любоваться моим телом,
Целовать и щекотать.
То возьмет меня за ножку,
То по груди проведет.
В это время понемножку
Корешок его растет;
А как вырос, я уж знаю,
Как мне лучше поступить:
Ляжки шире раздвигаю,
Чтоб поглубже запустить…
Через час-другой, проснувшись,
Посмотрю — мой Виктор спит.
Корешок его согнувшись
Обессилевший лежит.
Я его поглажу нежно,
Стану дергать и щипать,
Он от этого мятежно
Поднимается опять.
Милый Виктор мой проснется,
Поцелует между ног;
Глубоко в меня забьется
Его чудный корешок.
На заре, когда так спится,
Виктор спать мне не дает,
Мне приходится томиться,
Пока солнышко взойдет.
Ах, как это симпатично!
В это время корешок
Поднимается отлично
И становится, как рог.
Я спросонок задыхаюсь
И сперва начну роптать,
А потом, как разыграюсь,
Стану мужу помогать:
И руками и ногами
Вкруг него я обовьюсь,
С грудью грудь, уста с устами,
То прижмусь, то отожмусь.
И, сгорая от томленья
С милым Виктором моим,
Раза три от наслажденья
Замираю я под ним.
Иногда и днем случится:
Виктор двери на крючок,
На диван со мной ложится
И вставляет корешок.
А вчера, представь, сестрица,
Говорит мне мой супруг:.
«Ты читать ведь мастерица,
Почитай-ка мне, мой друг».
Затворившись в кабинете,
Мы уселись на диван.
Прочитала я в газете
О восстании славян
И о том, какие муки
Им приходится принять,
Когда их башибузуки
На кол думают сажать.
«Это, верно, очень больно?»
Мне на ум пришло спросить.
Рассмеялся муж невольно
И задумал пошутить.
«Надувает нас газета, —
Отвечает мне супруг. —
Что совсем не больно это,
Докажу тебе, мой друг.
Я не турок и, покаюсь,
Дружбы с ними не веду,
Но на кол, я уж ручаюсь,
И тебя я посажу».
Обхватил меня руками
И на стул пересадил,
Вздернул платье и рукою
Под сиденье подхватил,
Приподнял меня, поправил
Себе что-то, а потом
Поднял платье и заставил
На колени сесть верхом.
Я присела, и случилось,
Что все вышло по его:
На колу я очутилась
У супруга своего.
Это было так занятно,
Что нет сил пересказать.
Ах, как было мне приятно
На нем прыгать и скакать.
Сам же Виктор, усмехаясь
Своей шутке, весь дрожал
И с коленей, наслаждаясь,
Меня долго не снимал.
«Подожди, мой друг Аннета,
Спать пора нам не пришла,
Порезвимся до рассвета,
Милая моя душа!
Не уйдет от нас подушка,
И успеем мы поспать,
А теперь не худо, душка,
Нам в лошадки поиграть».
«Как в лошадки? Вот прекрасно!
Мы не дети»,—я в ответ.
Тут меня он обнял страстно
И промолвил: «Верно, нет,
Мы не дети, моя милка.
Но представь же наконец.
Будешь ты моя кобылка,
Я же буду жеребец».
Покатилась я со смеху,
Он мне шепчет: «Согласись,
А руками для успеху
О кроватку обопрись…»
Я нагнулась. Он руками
Меня крепко обхватил
И мне тут же меж ногами
Корешок свой засадил.
Вновь в блаженстве я купалась
С ним в позиция такой,
Все плотнее прижималась,
Позабывши про покой.
Я большое испытала
Удовольствие опять,
Всю подушку искусала
И упала на кровать.
Здесь письмо свое кончаю,
Тебе счастья я желаю,
Выйти замуж и тогда
Быть довольною всегда.
В престольный град, в Синод священный
От паствы из села смиренной
Старухи жалобу прислали
И в ней о том они писали:
«Наш поп Паисий, мы не рады,
Все время святость нарушает —
Когда к нему приходят бабы,
Он их елдою утешает.
К примеру, девка, или блядь,
Или солдатка, иль вдовица
Придет к нему исповедать,
То с ней такое приключится:
Он крест святой кладет пониже
И заставляет целовать,
А сам подходит сзади ближе
И начинает их ебать.
Тем самым святость нарушает
И нас от веры отлучает,
И нам-де нет святой услады,
Уж мы ходить туда не рады».
Заволновался весь Синод.
Сам патриарх, воздевши длани,
Вскричал: «Судить, созвать народ!
Средь нас не место этой дряни!»
Суд скорый тут же состоялся,
Народ честной туда собрался…
И не одной вдове, девице
С утра давали тут водицы.
Решили дружно всем Синодом
И огласили пред народом:
«Отцу за неуемный блуд
Усечь ебливый длинный уд.
Но, милосердие блюдя,
Оставить в целости мудя,
Для испускания мочи
Оставить хуя пол свечи.
Казнь ту назавтра совершить,
При сем молитву сотворить»
А чтоб Паисий не сбежал,
За ним сам ктитор наблюдал
Старух ругают: «Вот паскуды!
У вас засохли все посуды,
Давно пора вам умирать,
А вы — беднягу убивать».
Всю ночь не спали на селе
Паисий, ктитор — на челе
Морщинок ряд его алел —
Он друга своего жалел.
Однако плаху изготовил,
Секиру остро наточил
И, честно семь вершков отмеря,
Позвал для казни ката-зверя.
И вот Паисий перед плахой
С поднятой до лица рубахой,
А уд, не ведая беды,
Восстал, увидев баб ряды.
Сверкнув, секира опустилась…
С елдой же вот что приключилось.
Она от страха вся осела —
Секира мимо пролетела.
Но поп Паисий испугался
И от удара топора
Он с места лобного сорвался,
Бежать пустился со двора.
Три дня его искали всюду.
Через три дня нашли в лесу,
Где он на пне сидел и уду
Псалмы святые пел в бреду.
Год целый поп в смущеньи был,
Каких молебнов ни служил,
Но в исповеди час не смог
Засунуть корешок меж ног.
Его все грешницы жалели
И помогали, как умели,
Заправить снова так и сяк
Его ослабнувший елдак.
Жизнь сократила эта плаха
Отцу Паисию. Зачах.
Хотя и прежнего размаха
Достиг он в этаких делах.
Теперь как прежде он блудил
И не одну уж насадил.,.
Но все ж и для него, чтецы,
Пришла пора отдать концы.
На печку слег к концу от мира,
В углу повесил образок.
И так прием вел пастве милой,
Пока черт в ад не уволок.
Он умер смертию смешною:
Упершись хуем в потолок
И костенеющей рукою
Держа пизду за хохолок.
Табак проклятый не курите,
Не пейте, братие, вина,
А только девушек ебите —
Святыми будете, как я.
