Шведский историк Расмус Флейшер также указывает на то, что даже патологизированные психологические состояния, такие как расстройства пищевого поведения и другие виды саморазрушительного поведения, должны рассматриваться как психоделические практики. Сексуальность и энтеогены тесно связаны друг с другом. Это объясняет, например, почему крайне сложно сосредоточиться на двух вещах одновременно. И сексуальность, и энтеогены в своей основе - это вопрос проявления драйва, то есть повторения бессмысленного ad infinitum. Но через это бессмысленное повторение создается смысл, где сексуальность порождает eros, а энтеогены - philia.
Практика чувственных действий в энтеогенном состоянии освобождает эти действия от всех форм сексуальности; поэтому они могут занять центральное место в энтеогенном ритуале без того, чтобы ритуал тем самым сексуализировался. Энтеогены именно заставляют субъекта осознать бессмысленную пустоту сексуального акта, что означает, что чувственный акт без сексуальности - где Атеос переходит в Энтеос - высвобождает мощный трансцендентный экстаз в энтеогенном состоянии. Человек постоянно стремится уйти от экстимальности внутри себя к близости с самыми близкими людьми. Но близость возможна только тогда, когда два или более агента действительно понимают друг друга. Там, где язык не достаточен для передачи понимания, чувственность через эрос и энтеогены через филию используются именно как духовные инструменты, укрепляющие и поддерживающие близость между людьми. Именно из-за своего огромного экзистенциального и подрывного потенциала сексуальность и энтеогены регулярно становились объектами самых ложных обвинений, самых причудливых табу и самых жестоких преследований на протяжении всей истории. Запретный плод с древа познания - самый древний и, вероятно, самый известный эвфемизм для психоделических веществ.
Причина этой моральной паники и этих эсхатологических пропагандистских кампаний в том, что сексуальность и энтеогены ассоциируются как с чистым удовольствием, так и, по возможности, с подрывным мистицизмом и его поисками психического, или, если хотите, духовного, а не физиологического удовольствия. При капитализме секс и химические вещества считаются несовместимыми с трудолюбием на фабриках, способствующих социально-экономическому изобилию. Поэтому сексуальный и химический минимализм пропагандируется в воспитательных целях и распространяется с неистовой яростью - как своего рода светский фундаментализм, с нулевой терпимостью в качестве нового утопического спасения, - как только индустриализм захватывает Европу и Северную Америку в XIX веке. Чистое и животное удовольствие вызывает одновременно зависть и ужас, ведь как одомашнить ничем не ограниченное удовольствие? Как вписать его в культ смерти цивилизации, не кастрируя, не искажая, не запрещая и не уничтожая его?
Подрывной мистицизм создает еще одну угрозу, поскольку его практикующие не воспринимаются как трудно контролируемые, как сексуально экспериментирующие. Скорее - что еще хуже - их воспринимают так, будто они каким-то непонятным образом контролируют самого подозрительного. Поэтому на протяжении всей истории эвхаристифобия постоянно выражается либо в том, что сексуальность табуируется, если энтеогены хоть как-то допускаются, либо в том, что энтеогены запрещаются, если допускается раскрепощенная сексуальность. Большинство парадигм и обществ ненавидят и пытаются свести к минимуму, а по возможности и уничтожить эти два явления. Эзотерика приравнивается к сатанизму. Только в синтетической утопии с ее теологическим анархизмом мечта об освобожденной сексуальности может соседствовать с мечтой о свободном использовании энтеогенов - с явной целью реализовать огромный потенциал обеих этих мечтаний для человечества. Ведь что такое анархическое общество, если не то самое сообщество, где человеческие удовольствия больше не ограничиваются? И с другой стороны, что такое контроль над мыслями в его глубочайшем смысле, если не стремление контролировать секс и наркотики? Или, выражаясь популярным контркультурным лозунгом на футболках: "Контроль над наркотиками - это контроль над мыслями".
Революции в основе своей материальны, а не духовны. Революции состоят из новых технологических комплексов, а не из стай отважных героев. Настоящей революцией, как мы уже говорили, является не Французская революция 1789 года, а появление печатного станка в 1450-х годах, без которого то, что называют Французской революцией, было бы невозможно. История человечества - это диалектика между постоянным телом и переменной технологией. Эта диалектика кардинально изменилась с появлением человеческих технологий XXI века, когда даже тело становится технологичным. Этот новый человек, андроид, киборг, уже не человек, а трансчеловек. Тело больше не является предопределенным, фиксированным объектом, к которому нужно относиться, а представляет собой непрерывный проект, на который мы сами влияем и который перестраиваем, а в конечном итоге и создаем. Хотим мы того или нет, но мы оказались втянуты в трансгуманистическую революцию, которая является химическим освобождением par excellence. Но чтобы поместить трансгуманистическую революцию в ее правильный контекст, мы должны определить ее отношение к информационному событию.
Итак, если революции происходят только по собственному желанию - независимо от того, являются ли они эмерджентными или случайными явлениями, - как синтетики могут направить три драматические и параллельные революции нашего времени к одному общему событию: сингулярности? В мире физики сингулярность - это состояние, в котором температура, давление и кривизна одновременно бесконечны. В такой сингулярности Вселенная, например, может расшириться в десять миллионов раз за одно мгновение, что делает возможной, например, космическую инфляцию в сочетании с рождением нашей собственной Вселенной. Сингулярность - это возможность спонтанного возникновения вселенной, подобной нашей. Именно потому, что вселенское расширение - это расширение внутри ничего, оно может быть инфляционным, выходящим далеко за пределы скорости света (которая в других случаях является максимально возможной скоростью в пределах этой вселенной). Как же синтетизм связан со Вселенной? Что характеризует отношения между человеком и его божественным начальником - Вселенной?
Отличной теологической отправной точкой является переживание "Вселенная перевернулась и раздавила меня, с колоссальным и безразличным весом, и это перекатывание сделало меня одновременно религиозным и глубоко благодарным" - реакция, о которой свидетели рассказывают раз за разом после прохождения, например, ритуалов аяхуаски и хуачумы в Южной Америке или ритуалов ибоги в Центральной Африке, которые считаются самыми мощными, но и самыми традиционными психоделическими практиками, разработанными человечеством. Еще интереснее становится, когда за этими повторяющимися свидетельствами следуют слова: "И кроме этого, в опыте нет ничего, что можно было бы выразить вербально". В этом и заключается суть духовного опыта синтетиков. Его доктрина ведет нас по всему пути к его практике. Но сам по себе синтетический духовный опыт никогда не может быть вербализован, и именно по этой причине он носит парадоксальное название "неназываемый". Однако то, что мы можем и должны вербализовать, - это логическое прозрение, которое мы обретаем после судьбоносной встречи с неназываемым: Криминализация энтеогенных веществ должна рассматриваться как величайший и самый трагический случай массового религиозного преследования в истории. Редко, если вообще когда-либо, человеческое зло было столь простодушным и банальным. Поэтому в первую очередь syntheism стремится к тому, чтобы человечество наконец-то получило доступ к полной
