и ждешь, и жаждешь солнца.
Угрюмый ветер сквозь тебя пройдёт.
Ах, ветер, друг! Возьми меня с собой.
Готов пройти сквозь ливень я любой…
Верни туда, где жил из года в год.
И здесь, муссон, где я, скамья и тень,
Ты преврати меня с душою в прах.
Развей меня на глиняных брегах,
Чтоб волны омывали каждый день.
Ночной мой храм, прибежище, святилище…
Ночной мой храм, прибежище, святилище,
Полнощная мечтаний цитадель,
Души моей последнее вместилище,
Которую с утра тревожит трель.
Она сама, бывает, понемногу
В открытую мою заходит дверь.
Любой бы тут уже поверил в Бога,
А я внутри лишь чахну, верь не верь.
Во сне моём, как ночь, полно метафор:
На камень расколовшийся мудрец;
Сочится кровь из тел побитых амфор;
Во тьме слегка светящейся ларец.
Роятся в голове следы сомнений…
Я глуп? Я трезв? Я…пьян? Сплошной протест.
Но образ отгремевших сновидений,
Как волк овцу, всегда мой разум ест.
Сегодня я один, и в доме пусто,
Лишь ветер из окна ко мне стремится,
Раскачивая маленькую люстру;
И белоснежный тюль парит, как птица.
Бывает, что ко мне заходит друг,
И мы садимся в зале у камина,
Слова перебивают треск и стук
В огне горящей тёмной древесины.
Дымится чай, приятель в миг тревожный
Вопрос задаст: «Что нового? Как сам?»,
Ловя смешки мои и тик нервозный,
Сигару поднося к своим устам.
На лик усталый мой ложится свет
Свеченьем очага в единый путь.
«Хотел, мой друг, сказать тебе секрет…» –
Но вновь шепчу, как раньше, — «А, забудь…»
Всё чаще чудные просторы…
Всё чаще чудные просторы
Дальневосточной стороны,
Ввиду характера простого,
Дыханьем лёгким, но суровым,
От снов моих удалены.
Они в тени, в оврагах грязных,
В своих причудливых чертах,
Повадках строгих, но отвязных,
В глуши лесной и пенье птах,
Поднялись вновь в моих глазах.
Зовут меня места глухие,
Маня приморской красотой,
Своею жизнью непростой,
В пургу снегов и рок стихии,
Ведя на гибель за собой.
Но я, поэт, судьбы приняв
Сиюминутное посланье,
Свой дом покинув в упованье
На закулисья громких слав,
Кубанский принял вдруг устав.
Да, выбор сей меня волнует!
Как в пелене багряных вод,
По ком муссон холодный дует,
Куда Амур-река идёт,
Меня сомнение грызёт.
Но ты, прекрасная любовь,
Морей синеющих краса,
Моим терзаньям уготовь
Изгиб судьбы прекрасный вновь,
Как океанская коса.
И я клянусь, и на коленях
Тебя о здравии молю
Твоих детей, в туманных тенях
Стоящих ныне на краю,
Вошедших в молодость свою.
Но память прошлого чиста.
Меня, как знаешь, вспоминай,
С любою стороны моста.
Прости меня, навек прощай,
Амур-отец, родимый край!..
«Но сердце благороднее головы…» — размышления о творчестве В. И. Лихоносова
«…есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа…»
Н.В. Гоголь
Воистину, русская душа — это дебри, разобраться в которых бывает не то что трудно — подчас практически невозможно. И мы то и дело, находя в книге или песне какой-то неведомый лирический отзвук, мотив, близкий самому биению нашего сердца, не в силах осознать, что роднит далекого автора и всех нас.
Вот и теперь, погружаясь с каждым днем всё глубже в творчество Виктора Ивановича Лихоносова, я чувствую, насколько сильно откликаются его слова в моей душе. Да-да! Именно чувствую. А понимаю ли?.. Но с чего мы вообще решили, что можно осмыслить чувственное? Ведь это и есть наша главная ошибка при изучении всякого русского, близкого именно душе, слова! И вспомните прежде всего, насколько губительно может быть познание для нас, потому что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» 1. И насколько целительным бывает обыкновенное счастье. Счастье жить, находиться в одном шаге от будущего и прошлого. Или просто читать строки классика и видеть в каждом предложении не «лирического героя», загнанного в рамки чьего-то понимания, а самого себя. И спрашивать потом друзей, родных: «А чувствовал ли ты то же самое?..» И получать в ответ не порицание, допустим, а простодушное согласие! Послушайте, ведь об этом писал Лихоносов в «Осени…»: «…что же одиноко порою становится после снов? Не оттого ли, что то и дело слышишь укоры умного нашего современника, который все-все на свете знает, только благоговеть не умеет?..» 2 И будто бы по этой же причине мне самому, как сказал однажды Виктор Иванович, становится «неловко на улице литературы».
Неужели кто-то из нас стыдится теперь проживать, а не осмыслять? Быть, в конце концов, ребенком. Тем самым ребенком, о котором так проникновенно писал Виктор Иванович в своих произведениях. Вспоминать «свою жизнь, стихи, давние и новые, в которых много искренних, но бесполезных слез», ожидать развязки человеческого существования, где сама жизнь не жизнь, и смерть совсем не смерть, а уже что-то более сакральное, не материалистичное. Считать всем сердцем, что люди прошлого не просто легли в землю, а растворены во времени и в самом воздухе, в том предзакатном ветре, что дует на берег Тамани. Они есть дух наш. Это вечная связь поколений, которую ощущал классик, а теперь проникается ей каждый, кто берет в руки сборник «Тут и поклонился», и бережливо не читает, нет! проживает каждую строчку! Это чувственная причастность к самой сути нашего бытия. Здесь разум отходит на периферию. Оттого и совершенно по-детски трогательно воспринимаются многие строки Лихоносова. Ведь именно ребёнок — дитя, не успевшее вкусить людских страстей — познает мир через чувства, а не разум. И это позволяет ему стать полноценным человеком со своими мыслями, переживаниями.
А нужно ли стыдиться всего «колыбельного» в нашей душе, всякой истинно русской, «памятливой» мысли, тяжким грузом упавшей на сердце? Ведь это вздор! Особенно сейчас, когда по всему миру десятками тысяч можно найти людей в каждой стране, яростно ненавидящих всякое русское слово. Да ведь даже у нас есть откровенные русофобы, предатели. И, кажется, были практически всегда. Разве не эти люди призывают к расколу среди нас, пока настоящие сыны Отчизны берегут родное слово, древнее слово? Ведь только русский по духу человек поймет, что объединяет его с Россией. Почувствует, что подарком судьбы для него стало рождение и бытие здесь,
