освобожденных стран) были отменены датские звуковые пошлины за вход и выход из Балтики, которые веками взимались в гамлетовском Гельсингёре ("Эльсиноре", по словам Шекспира). К середине XIX в. и Великобритания, и Франция стали государствами свободной торговли. И все они шли к буржуазному обогащению.
Иными словами, я утверждаю, что исторически уникальный экономический рост порядка десяти-шестнадцати и более раз, а также его политические и духовные корреляты зависели от идей в большей степени, чем от экономики. Идея дигнитивной и свободной буржуазии привела к идеям парового двигателя, массового маркетинга и демократии. "За время своего скудного столетнего правления, - писали Маркс и Энгельс в "Коммунистическом манифесте" 1848 года, - буржуазия создала более массовые и колоссальные производительные силы, чем все предшествующие поколения". Правда, и в последующие сто лет она создала гораздо больше, с последующим улучшением положения ранее обнищавших людей, совсем не так, как ожидали Маркс и Энгельс в 1848 году, и не так, как думали до сих пор благонамеренные левые, такие как американский режиссер Майкл Мур продолжает утверждать. И она подняла человеческий дух, вопреки ожиданиям Томаса Карлайла в 1829 году и вопреки тому, что продолжают говорить благонамеренные правые вплоть до наших дней, такие как американский журналист Пэт Бьюкенен. Молодой американский критик морального пессимизма Карлайла Тимоти Уокер, принимавший Токвиля в Син-циннати во время его американского турне, заметил в 1831 году, что речь идет не об афинских аристократах, поддерживаемых трудом женщин и рабов, а о демократическом человечестве в массе. "Наша доктрина заключается в том, что люди должны быть освобождены от рабства вечного телесного труда, прежде чем они смогут совершить великие духовные достижения". Так и поступили американцы, благодаря своим буржуазным людям, таким как Уокер.
Но идеи, а не просто торговля, инвестиции или эксплуатация, создавали и освобождали. Ведущими были две идеи: что свобода надеяться - это хорошая идея и что верная экономическая жизнь должна обеспечивать достоинство и даже честь простым людям, как милостивому лорду Чизмену, так и вашей светлости герцогу Лейстерскому. Изменилось само понятие справедливости: от справедливости воздания должного Его Светлости перешли к справедливости соблюдения договоров. Лексика (восходящая к латыни, вдохновленной Аристотелем) представляла собой старую "распределительную" справедливость против новой "коммутативной", старую справедливость статуса против новой справедливости договора. (Современные левые вернулись к распределительной справедливости - еще один из многих примеров того, что современные левые напоминают в своей доктрине старых, долиберальных правых). Аквинский, как бы готовясь к "демократическому" сдвигу (хотя Голландия XVII века, не говоря уже об Англии XVIII века, вряд ли была демократической), сказал: "При распределительной справедливости человек получает больше общих благ в зависимости от того, какое положение он занимает в обществе. Это положение в аристократическом сообществе оценивается по добродетели, в олигархии - по богатству, в демократии - по свободе, и различными способами - по различным формам сообщества". Джон Локк заменил такую справедливость коммутативной справедливостью, которая воздавала должное всем, а не только привилегированным по наследству, при которой герцог должен был оплачивать счета за пошив одежды, а собственность была справедлива по труду. Адам Смит также ввел демократическое переосмысление старого понятия распределительной справедливости, которое благоприятствовало элите, в соответствии с почетным статусом всех, включая бедных.20 Разрушительный результат такого странного эгалитаризма, по мнению многих европейцев, должен быть поощрен.
Говоря словами Маркса, современный мир возник из совершенно новой "идеологии". Или, что то же самое, она возникла на основе совершенно новой социальной "риторики" - более старого термина, означающего примерно то же самое. Например, слово "честный" во времена Шекспира, как можно увидеть в словарях шекспировского английского языка или найти в текстах пьес, понималось в основном как "благородный" (то есть почетный в аристократическом смысле, достигнутый в бою или при дворе: "Честный, честный Яго"). В XVIII веке риторика этого слова радикально изменилась, и оно стало означать в основном "благородный, как простой человек" и "правдивый" (то есть надежный в буржуазном смысле, для заключения сделок). В восьми произведениях Джейн Остин, написанных с 1793 по 1816 г. (включая "Уотсонов", 1804 г., не законченный, и раннюю, неопубликованную "Леди Сьюзен", но не включая последний, не законченный "Сэндитон"), слово "честный" встречается тридцать один раз. В шести из этих тридцати одного случая оно означает "прямой", преимущественно в старом выражении "честный человек". Ни разу оно не употребляется в старом шекспировском значении "человек высокого социального ранга, геройский в бою, аристократ". Еще в трети случаев оно означает "подлинный", как в "настоящей, честной, старомодной школе-интернате" (Эмма), что очень далеко от "честного" как "аристократического". В своем доминирующем современном значении оно встречается еще в трети случаев в значении "искренний" и в четырех случаях из тридцати одного общего числа - в ограниченном значении "говорящий правду". В Новом международном словаре Вебстера 1934 года "честный" в значении 1 "находящийся в чести" обозначен как архаичный, с примером "hon-est" (целомудренный), как в старой фразе an "honest woman" (неоднократно применяемой к Дездемоне в "Отелло"). При этом "честность" в значении 1а, "честь", маркируется как устаревшее. "Честный" в преобладающем ныне значении 2 означает, как утверждает словарь, честный, порядочный, правдивый, "как, например, честный судья или купец, [или честный] государственный служащий" (курсив мой). Никаких разговоров об аристократах и честной войне. Удивительно и показательно для буржуазной переоценки то, что идентичное изменение значения "hon-esty" с аристократического на буржуазное произошло в это же время во время переоценки в других германских и романских торговых языках, например, в голландском eerlich и итальянском onesto.
"Великая цепь бытия" (scala naturae: лестница природы, хотя по ней никто не собирался подниматься: лучше сказать "цепь") доминировала в елизаветинской картине мира, как это было со времен Платона. Это была бесконечно обновляемая иерархия достоинств, которая господствовала со времен первых крупномасштабных сельскохозяйственных обществ в Ираке, Египте, Северном Китае и, наконец, на Гавайях. Однако в XVII веке на северо-западе Европы она начала разрушаться, и к XIX веку великая цепь рассматривалась многими как реакционной, хотя при всем том сохраняющей практическую силу. Вероятно, вследствие успешных восстаний сверху и снизу в 1568-1689 гг. в Голландии, Англии и Шотландии произошло сокращение того, что социологи называют "социальной дистанцией" (если воспользоваться терминологией социолога Георга Зиммеля, ее создателя, и американцев Роберта Парка и Эмори Богардуса, ее первых систематических пользователей в начале XX века).24 Французские прогрессисты XVIII века теоретизировали это сокращение в лице Вольтера, Руссо и других гопников реакционных сил - сил, решительно противостоящих сокращению социальной дистанции. Если прибегнуть к современной аналогии, то северо-западное европейское общество к 1800 году оттолкнулось, скажем, от старого южноазиатского или
