которые когда-то охотились на наши тела, и от насилия со стороны наших собратьев. Место дикаря в этом всемирно-историческом видении занимает сама природа.
Как следует из всего вышесказанного, "Лучшие ангелы" - это не историческое произведение. Его лучше понимать как произведение морально-исторического богословия, где природа, по бессмертному выражению героини фильма "Африканская королева" Кэтрин Хепберн, "это то, над чем мы созданы в этом мире, чтобы возвыситься". Природа, а не грех, является источником всего злого и жестокого, а приход цивилизации играет роль спасителя. Я не могу комментировать эти моральные утверждения. Однако в вопросе о том, совместимо ли изучение прошлого с нравственным богословием, я придерживаюсь мнения Стивена Джея Гулда, который в 1982 году в своем эссе "Нравственная природа" обратился к соблазну морализировать прошлое. В эссе Гулда рассматривается вопрос, который мучил теологов и естествоиспытателей Европы XIX века: "Как мог благожелательный Бог создать такой мир резни и кровопролития?". Этот вопрос возник потому, что натуралисты открыли множество особенностей природного мира, которые казались викторианским моралистам совершенно отвратительными и несовместимыми с идеей благодетельного божества. В качестве примера в эссе Гулда приводится поведение паразитических ос ихневмонов, личинки которых поглощают парализованных хозяев изнутри, сохраняя важные органы до самого конца.
Вот ответ Гулда на эту загадку: «Природа не содержит никаких моральных посланий, сформулированных в человеческих терминах. Мораль - это тема для философов, теологов, студентов гуманитарных факультетов, вообще для всех мыслящих людей. Ответы не могут быть пассивно вычитаны из природы; они не вытекают и не могут вытекать из данных науки». Подобно натуралисту, изучающему не только медведей коала и нежных дождевых червей, но и паразитических ос ихневмонов, муравьев-рабовладельцев и детоубийц хануманских лангуров, историк сталкивается с вещами, достойными восхищения, и вещами уродливыми. Но важно понимать, что уродливые вещи существуют не потому, что общество, в котором они проявляются, ушло в прошлое. Они существуют потому, что человек, как и любой другой живой организм, способен совершать уродливые поступки. Вспомните урок слайдера - который в этой части книги Пинкер, похоже, забыл - согласно которому любое движение по спектру, простирающемуся от миролюбия до насилия, не имеет встроенной траектории, которая следует за тиканьем времени. Вместо этого состояние любого общества или отдельного человека смещается влево или вправо вдоль спектра в зависимости от сложного набора социальных, экономических и экологических факторов. Не менее важно и то, что подход, избирательно выделяющий определенные моменты в угоду априорной приверженности жестокому и уродливому прошлому, порождает слепоту или безразличие ко всему тому, что было одновременно хорошим и достойным похвалы. Пинкер не имеет ни малейшего представления о том, что в Средние века были хорошие люди.
Давайте сделаем паузу и оценим, на каком этапе мы находимся. Европейское Средневековье не было таким жестоким, каким его представляет Пинкер. Материалы, представленные в этом сборнике, позволяют предположить, что подобные проблемы интерпретации распространяются и на другие исторические эпохи. Например, в статье Дага Линдстрема, вошедшей в этот том, внимательно рассматриваются графики и таблицы, представленные в книге "Лучшие ангелы", и показывается, что Пинкер не принял во внимание другие объяснения изменений в данных, включая изменение методов регистрации убийств и изменения в медицинской практике. Однако спорить с Пинкером по поводу цифр - значит признать, что насильственная смерть, выбранная Пинкером и другими для измерения насилия во времени, подходит для решения этой задачи. Но так ли это? Существуют ли другие способы определения насилия, которые могли бы привести к иным выводам?
Чтобы оценить некоторые проблемы, связанные с выбранным Пинкером прокси, начнем с того, что представим себе мир, в котором все люди были заключены в физиологические или психические кандалы и таким образом лишены возможности совершать насильственные действия. Именно такой мир представляли себе великие авторы антиутопической фантастики ХХ века, такие как Евгений Замятин, Олдос Хаксли и Джордж Оруэлл. Стороннему наблюдателю такой мир покажется впечатляюще жестоким, в котором уровень насильственной смерти крайне низок. Более реалистичным представляется общество, в котором рабы-люди приобретаются и с ними обращаются жестоко - заковывают в кандалы, бьют плетьми, насилуют, унижают, подвергают социальной смерти - но при этом делают все возможное, чтобы они не умерли. В таких условиях живут сегодня 24,9 млн. человек, которые, по оценкам Международной организации труда, оказались в ловушке принудительного труда. Насилие, которое может привести к смерти, - это лишь один из многих видов поведения, которые мы интуитивно признаем насильственными, и не обязательно самый худший.
В "Лучших ангелах" семантическое сужение понятия "насилие" возникает потому, что Пинкер, в поисках прокси, решил связать насильственные действия с (мужской) генетической предрасположенностью, в данном случае с предрасположенностью, которая действует через схему ярости и другие органы насилия. Проблемы здесь очевидны. Например, любое объективное измерение боли и страданий приведет к выводу, что американская мясоперерабатывающая промышленность является жестокой. Однако, за исключением небольшого раздела, посвященного животным (465-73), определение насилия у Пинкера в основном ограничивается человеком. Кроме того, за исключением гибели людей на войне и пыток ( ), его определение сводится к формам насилия, которые могут быть рассмотрены системой уголовного правосудия. Учитывая эту предвзятость, Пинкер определяет насилие по вектору, идущему от агрессора к жертве. Жертва в этом сценарии пассивна и невидима.
Теперь подумайте об этом очень внимательно: Почему мы должны принимать понимание насилия, основанное на схеме ярости агрессора, а не на болевых центрах жертвы? Насилие над животными в американской мясоперерабатывающей промышленности - это как раз тот случай, когда, хотя оно и является чрезвычайно жестоким, в нем, насколько мне известно, нет ни капли ярости. Перспектива, ориентированная на жертву, позволила бы нам рассмотреть микро- и макроагрессию, которая делает сегодняшний день жестоким для афроамериканцев и других групп меньшинств. Она также позволила бы увидеть формы медленного или структурного насилия, которое действует против бедных и бесправных. Как описал Роб Никсон, медленное насилие возникает, когда бедные страдают непропорционально сильно от того, что влияет на окружающую среду, например, от ядохимикатов, закисления океана и подъема воды. Оно "медленное", потому что последствия насилия сказываются не за несколько минут, а за годы или десятилетия, и поэтому не попадают на первые полосы газет и в статистику преступлений. Медленное насилие, в свою очередь, является компонентом более широкого поля структурного насилия, включающего насильственное перемещение населения, не слишком изощренные формы сексуального принуждения и постоянную социальную деградацию. Бедные, - как заметил Пол Фармер, - не только чаще страдают, но и чаще замалчивают свои страдания". Когда бедные умирают, эти смерти ничего не добавляют к количеству тел в таблицах Пинкера, потому что насилие, связанное с ними, такое как
