вы думаете, европейские империи не обогащали имперские страны, и в любом случае хронология неверна, и в любом случае империализм был обычным явлением в более ранние времена. Точно так же институты права собственности возникли за много веков до индустриализации, в Китае даже больше, чем в Европе. Европейская модель брака была не только европейской. Жадность возросла не на Западе. В буржуазных странах в период промышленной революции католики вели себя так же хорошо, как и протестанты, по крайней мере, когда оказывались в сходных условиях, как это было в Амстердаме. Мусульмане, индуисты и буддисты, или, если уж на то пошло, конфуцианцы и большинство анимистов, могли так же рационально рассуждать о выгоде и убытках, как и христиане. Население росло, даже взрывообразно, и в прежние времена, и в других местах. Черная смерть поразила всю Евразию. Генетическая изменчивость и эволюция работают слишком медленно и неактуально, чтобы объяснить успех европейцев. До XVIII века многие регионы Дальнего, Ближнего и Южного Востока были столь же богаты и готовы к инновациям, как и регионы Запада - за исключением, разве что, критически важных вопросов, касающихся достоинства и свободы буржуазии. До XVII в. китайцы и арабы занимались наукой, более совершенной, чем европейская. Наука научной революции в любом случае занималась в основном призмами и планетами, а до ХХ века и другие ее отрасли не слишком помогали в житейских делах. Правда, европейская наука была в своем ненормальном, революционном состоянии.
Новое достоинство и свобода новаторов были риторическим событием вне науки, и оно повлияло на саму науку, возвысив буржуазную настойчивость (например, Чарльза Дарвина) над аристократическими жестами (например, лорда Бэкона).
В 1500 г. только один из десяти крупнейших городов мира, Париж, находился в Европе. В 1800 г. в этом списке по-прежнему были только Париж, Лондон и Неаполь.9 Однако через столетие шокирующей дивергенции в первую десятку вошел только один город за пределами Европы или США (а именно Токио, и то после того, как в Японии началась индустриализация). А в наше время, по оценкам, к 2015 г. в первую десятку войдут только два города, имеющих лишь частичное европейское происхождение, - Мехико и Сан-Паулу. Джек Гуди называет это "чередованием", а экономисты - "конвергенцией". "Никто не хочет отказывать Европе (или Америке) в ее недавнем преимуществе, - пишет Гуди, - только оспаривают приводимые причины, которые слишком часто связаны с воображаемым долгосрочным превосходством. . . . Преимущества... имеют гораздо более позднее и конкретное происхождение". Колесо поворачивается. Короче говоря, европейцы не были экономически особенными до 1700 года. Наиболее ярко они проявили свою особую изобретательность только через два столетия после 1800 г. (к тому времени они уже несколько столетий демонстрировали свою особую жестокость). К началу XXI в. они вернулись к тому, что вообще не были особенными, даже в жестокости. Эпизод с их инновационной особостью и прилив сил произошел благодаря изменению их экономической риторики. Это и стало решающим фактором.
"Учите конспекты", - говорит мой коллега по английскому языку из Чикагского университета, бывший президент Ассоциации современного языка Джеральд Графф. Вместе с Кэти Биркенштейн он воплотил эту идею в риторике для студентов под названием They Say/I Say: The Moves That Matter in Academic Writing (2005).12 В их блестящем небольшом пособии отмечается, что студент или ученый не сможет увидеть отличительные черты даже в своей собственной позиции, если он не сможет достаточно точно суммировать мнение других. Я проверяю здесь на разумной справедливости многочисленные (к сожалению, ошибочные) альтернативы (правильной) теории, согласно которой изменение риторики привело к промышленной революции и современному миру. Если воспользоваться фрагментом аргументативной риторики в заголовке статьи Граффа и Биркенштейна, то "Мои почтенные, пусть и заблуждающиеся друзья в области экономики, истории и экономической истории говорят, что современный мир возник в результате торговли или эксплуатации или изменения законодательства. Они так говорят. Я говорю: нет, это не так. Это произошло благодаря изменению риторики об общей экономической жизни, что привело к печке Франклина и Бессемерскому процессу, мирному переходу политической власти и всем нашим радостям".
Такой методичный отказ от альтернатив, признаюсь, несколько раздражает - надоедает, когда говорят о том, чего не было. К тому же всегда есть та неловкая опасность, которую подметил Монтень: "Наши доводы и аргументы в спорных вопросах, как правило, могут быть обращены против нас самих, и мы пробиваем себя собственным оружием". Тем не менее, такое опасное отрицание - это, в конце концов, общепринятый идеал в философии науки, хотя на практике он часто игнорируется (на практике это чаще всего то, что социологи науки называют эмпирическим монологом, то есть "Моя замечательная теория и только моя замечательная теория"). Например, в недавней статье "Отказ от альтернатив" в журнале Science описывается "проблема солнечной модели", а именно проблема того, что элементы тяжелее водорода и гелия на Солнце встречаются чаще, чем это следует из моделей конвекции. Автор вежливо отвергает четыре "простые" гипотезы, "получившие некоторую первоначальную поддержку". "Возможно, единственное оставшееся в силе предложение, - заключает он, - это внутренние гравитационные волны". Точно так же в 1965 г. Арно Пензиас и Роберт Уилсон открыли фоновое излучение в 3 градуса кельвина, возникшее после Большого взрыва, исключив альтернативные объяснения статического шума их нового детектора микроволн, направленного на ночное небо, включая, например, деятельность некоторых местных голубей. В идеале мы "включаем" чужие теории в свою и с триумфом показываем, что наша теория объясняет факты, а их - нет. Голуби этого не сделали. Следовательно, это должен был сделать Большой взрыв.
В античном мире в диалогах Платона использовался тот же метод отвержения альтернатив и обучения консеквентам, что и в "Республике", кн. 1 (например, Steph. 335), с Сократом в роли охватывающего. Талмудический иудаизм использовал другой подход. Св. Фома Аквинский использовал еще одну, в определенной степени, по-видимому, под влиянием Маймонида, а также зарождающейся университетской традиции опровержения после Петра Абеляра, усиливающей многовековой дух христианских богословских споров после Иренея и Оригена. В ранней современной науке классическим случаем был "Диалог" Галилея 1632 г., где Солнце как центр "Sim-plicio" имело кольца - орбиты, - которые вокруг него запускал коперниканский мас-тер. (Возможно, Галилей не задобрил инквизицию, назвав антикоперника "Симплицием", предположительно в честь неоплатоника VI века по имени Симплиций [классическое латинское "единой природы", от simplex; в современном итальянском - simplice, "прямой"; но в средневековой латыни - "наивный"]).
В медицине классическим примером стала демонстрация в 1855 г. Джоном Сноу (1813-1858 гг.), после проведенного им в 1849 г. исследования, что холера вызывается, как он выразился,
