что он этого не заслуживает. Иствуд отвечает: "Заслуга здесь ни при чем".
Кент говорит мне, что свобода опубликовать книгу и изложить свою версию истории может быть последней реальной свободой, которая осталась у нас в стране. Возможно, он прав. Суды коррумпированы, средства массовой информации, политики, ученые и врачи подкуплены или вынуждены молчать.
Этого почти достаточно, чтобы превратить честного ученого в преступника.
Глава 2. Бунтарь с самого начала
Я был в кабинете своего начальника, Расса, на одной из наших регулярных встреч. Когда я стоял перед его столом, сжимая в руках свою лабораторную тетрадь, он сказал то, что я никогда не забуду. "Ты несешь моральную, юридическую и этическую ответственность за то, чтобы делать именно то, что я тебе говорю".
Это было лето 1987 года, мне было двадцать девять лет, и я работал в компании Upjohn Pharmaceuticals, расположенной в Каламазу, штат Мичиган. В предыдущем году я устроился в Upjohn лаборантом в отдел контроля качества после того, как оставил работу в Форт-Детрике, штат Мэриленд, где распускались модификаторы биологических реакций. Я не знал этого, когда Расс сделал это заявление, но я уже был близок к завершению своей карьеры в Upjohn.
Где находится хорошее место в науке?
Я задавал этот вопрос много раз за десятилетия своей научной работы. Была ли это наука, финансируемая правительством, которая должна быть свободна от предвзятости и политики? Или же в промышленности, поддерживаемой мотивом прибыли, которая вкладывает серьезные деньги в достижения, способные изменить жизнь людей? Я пришел к убеждению, что и наука, финансируемая государством, и промышленность способны принести огромную пользу. Но и то, и другое может легко сойти на нет, если ответственным лицам не хватает честности, что, похоже, становится все более редким явлением по мере продвижения по служебной лестнице как в науке, так и в промышленности.
Я пишу эту книгу в надежде на то, что наука сможет вернуться к своим основополагающим принципам.
Я хотела стать врачом с тех пор, как десятилетней девочкой беспомощно наблюдала за тем, как мой любимый дедушка умирает от рака легких. Я слушал с ним бейсбольные матчи, и он привил мне любовь к спорту на всю жизнь. В 1980 году, когда я учился на последнем курсе Виргинского университета, я прочитал статью на обложке журнала Time об интерфероне, который в то время рекламировался как потенциальный прорыв в лечении рака. В том же году я устроился на работу лаборантом в Национальный институт рака во Фредерике (штат Мэриленд), и моя научная карьера началась. А в чем заключалась моя работа? Очистка интерферона-альфа.
Больше всего в Национальном институте рака мне нравилась программа "Модификаторы биологического ответа" - междисциплинарная группа, в которую входили доктора философии, доктора медицины, практикующие медсестры и такие же лаборанты, как я, работавшие в Форт-Детрике. В это время мы работали над проблемой адоптивной трансплантации для больных СПИДом, пытаясь понять, как интерферон-альфа может помочь, или могут ли иммунные маркеры, такие как IL-2 и другие цитокины, дать нам подсказки, необходимые для спасения их жизни.
Это было также бурное время, когда разгорелись споры о том, не пытался ли доктор Роберт Галло, самый цитируемый ученый 1980-х и 1990-х годов, присвоить себе заслугу открытия вируса ВИЧ французским ученым Люком Монтанье.
Была ли это попытка кражи или просто честная ошибка?
В 2008 году Монтанье получит Нобелевскую премию за открытие вируса ВИЧ, а имя Галло будет отсутствовать. У меня сложилось устойчивое мнение о Галло и о том, что такие ученые, как он, делают с профессией.
В 1986 году правительство в своей бесконечной мудрости приняло решение о ликвидации программы "Модификаторы биологических реакций". Мне пришлось бы искать новую должность в Институте. Кроме того, примерно в это время я наблюдал, как старший научный сотрудник давал указания молодому японскому постдоку изменить данные в эксперименте. Постдок был явно обеспокоен таким распоряжением. Вскоре после этого обмена он покончил жизнь самоубийством, выпив азид натрия - белое твердое вещество, которое размыкает цепь переноса электронов, в результате чего человек задыхается и умирает. Я пошел к директору программы (начальнику Фрэнка) и рассказал ему о том, чему я был свидетелем. "Я знаю, почему он покончил с собой", - сказал я. Моему начальнику это было неинтересно. Старший научный сотрудник получил результаты. Молодого японского постдока списали на эмоциональные проблемы, оставив после него жену и двух маленьких детей.
Позже в тот же день мне позвонил один из моих бывших сослуживцев, работавший в компании Upjohn. "Джуди, у нас есть для тебя работа, и тебе она очень понравится". Я родилась в Мичигане и выросла, болея за команду Detroit Tigers. Мичиган был моим домом. И деньги были гораздо лучше, чем работа на правительство.
"Я там", - сказал я.
В компании Upjohn я был в некотором роде чудаком, но не по тем причинам, о которых вы могли бы подумать.
В течение большей части моего пребывания в Национальном институте рака я работал вместе с Фрэнком, и у нас была естественная симпатия и общий подход к науке. Мы с Фрэнком не задумывались о том, чтобы приходить на работу около четырех-пяти часов утра, ставить эксперименты и работать до шести вечера.
Наука - это то, чем мы любили заниматься.
В промышленности так не бывает. В компании Upjohn исследователи приходили в восемьдесят тридцать утра, работали до девяти сорока пяти, делали пятнадцатиминутный перерыв, возвращались и работали до полудня, затем уходили на тридцатиминутный обед, после обеда делали перерыв около двух часов, затем снова шли на работу до конца дня. Летом в Upjohn мы уходили в три тридцать. В компании было несколько внутренних спортивных команд, и я играл в софтбол, хоккей зимой и футбол. Мне смешно, когда я говорю, что играл в футбол, потому что я редко касался мяча.
Нашим футбольным тренером был высокий, красивый чернокожий мужчина по имени Уэйн, который отвечал за работу с персоналом. Я много бегал, катался на велосипеде и был довольно вынослив. Я никогда не играл в футбол, у меня была слабая координация, но я был упорным. Уэйн увидел это во мне и поручил мне следить за лучшими игроками нападения другой команды. Я прилипал к ним как суперклей, и они в расстройстве кричали: "Отстаньте от меня! Отстаньте от меня!"
Мы выигрывали матчи просто потому, что я не давал их лучшим игрокам контролировать мяч.
Именно Уэйн первым дал мне понять, что моя трудовая этика создает проблемы с персоналом. Я приходил на
