левыми и правыми либералами оказался в некоторых отношениях даже глубже, чем между либералами и католиками. К середине 1870-х годов левые либералы начали выступать против кампании на том основании, что она ущемляет основные права. Растущий радикализм антицерковных мер также вызвал недоверие многих протестантов к "клерикальному" крылу немецкого консерватизма. Укрепилось мнение, что настоящей жертвой Kulturkampf стала не католическая церковь или католическая политика как таковая, а сама религия. Наиболее яркими примерами таких консервативных угрызений совести были Эрнст Людвиг фон Герлах и Ганс фон Клейст, сформировавшиеся в пиетистской среде старой Пруссии.
Даже если бы поддержка политики Бисмарка была более надежной, она
50. Антиклерикальные стереотипы. Карикатура Людвига Штутца из сатирического журнала Kladderadatsch, Берлин, декабрь 1900 года.
Весьма сомнительно, что ему когда-либо удалось бы нейтрализовать католическое несогласие какими-либо средствами, доступными конституционному и законопослушному государству. Самому Бисмарку было около двадцати лет, когда в 1837 году в прусской Рейнской области разгорелась борьба за смешанные браки, которая мобилизовала католическое население провинции и укрепила моральный авторитет епископата. Должно быть, он также помнил тщетные попытки прусского правительства навязать Прусскую унию "старым лютеранам" Силезии - здесь снова была наглядная иллюстрация тщетности применения правового принуждения к конфессиональному меньшинству. И все же Бисмарк и его сторонники совершили старую ошибку, переоценив силу государства и недооценив решимость своих противников. Во многих районах католические священнослужители просто никак не отреагировали на новые законы.29 Новые государственные "культурные экзамены" для молодых священников, готовящихся к рукоположению, не посещались; государственное одобрение, необходимое для новых церковных назначений, не испрашивалось.
Прусские власти, поспешно принявшие эти законы и не слишком глубоко продумавшие, как обеспечить их соблюдение, ответили на это гражданское неповиновение (как и их предшественники в 1830-х годах) импровизированными санкциями - от штрафов разной степени тяжести до тюремного заключения и ссылки. Но эти меры не имели практически никакого заметного эффекта. Церковь продолжала совершать "незаконные" назначения, а штрафы, наложенные государственными органами, продолжали накапливаться. К началу 1874 года один только архиепископ Гнесен-Позена понес штрафы на общую сумму 29 700 талеров, что более чем в два раза превышало его годовое жалование; для его коллеги в Кельне эта цифра составляла 29 500. Когда штрафы оставались неоплаченными, местные власти конфисковывали имущество епископов и выставляли его на публичные торги. Но и это было контрпродуктивно, поскольку лояльные католики объединялись, чтобы организовать аукцион таким образом, чтобы товары были проданы по минимально возможным ценам и возвращены экспроприированному священнослужителю.
Тюремное заключение было столь же бесполезным. К епископам и архиепископам, как к высшим церковным сановникам, во время заключения относились с такой снисходительностью, что они могли бы находиться и у себя дома. Им разрешалось занимать комнаты-люкс, обставленные мебелью из епископского дворца, а питались они едой, приготовленной на дворцовых кухнях. В случае с Йоханнесом фон дер Марвицем, престарелым епископом Кульма (Западная Пруссия), местная судебная власть даже отказала ему в заключении, сославшись на то, что лестница местной тюрьмы слишком крута для его подъема. С обычными приходскими священниками власти обращались куда более сурово, но и это было неэффективно, поскольку лишь усиливало солидарность верующих с осажденными священниками и закаляло решимость последних сопротивляться. Даже после коротких тюремных сроков священники возвращались в свои приходы героями.
Правительство попыталось решить эту проблему в мае 1874 года, введя новый пакет нормативных актов, известных под общим названием "Закон о высылке" и предусматривающих ссылку мятежных епископов и духовенства в отдаленные места - излюбленным местом был балтийский остров Рюген. В течение четырех лет с 1875 по 1879 год несколько сотен священников были арестованы и сосланы в соответствии с этими правилами. Но эта мера создала больше проблем, чем решила. Кто должен был следить за исполнением приказов о высылке? Теоретически эта обязанность возлагалась на районных комиссаров (ландратов), но вряд ли можно было ожидать, что чиновник, контролирующий 50 000 человек, разбросанных по 200 квадратным километрам, будет в курсе событий в каждом приходе. Нередки были случаи, когда священники просто возвращались незамеченными после изгнания и возвращались к исполнению своих обязанностей. В одном из таких случаев изгнанный священник работал в своем приходе в течение двух лет, прежде чем власти узнали о его существовании; к тому времени срок действия приказа о его высылке истек.30 Также оказалось крайне сложно заменить перемещенных священников политически надежными преемниками. Лица, назначенные государством на место уволенных священнослужителей, терпели крах, поскольку презирались и очернялись католическим населением. В ряде случаев местные власти пришли к выводу, что единственным способом обеспечить соблюдение законов является организация обязательных церковных парадов в армейских лагерях.
Кампания Бисмарка отнюдь не нейтрализовала католицизм как политическую и социальную силу, а, напротив, усилила его. Бисмарк рассчитывал, что католический лагерь расколется под давлением новых законов, что приведет к маргинализации ультрамонтанов (сторонников папского авторитета) и превращению оставшейся части церкви в послушного партнера государства. Но на самом деле все произошло наоборот: результатом действий государства стало оттеснение и маргинализация либеральных и статистских элементов в католицизме. Споры, спровоцированные во многих католических общинах провозглашением папской непогрешимости в 1870 году, были отложены в сторону, поскольку критики доктрины признали, что папский абсолютизм - меньшее зло, чем секуляризующееся государство. Небольшой контингент либеральных антиинфаллибилистов, большинство из которых были академиками, все же откололся от Рима и образовал "старокатолические" конгрегации - отдаленный отголосок радикальных "немецких католиков", которые в 1840-х годах собирались под девизом "прочь от Рима", - но они так и не обрели значительной социальной базы.
Пожалуй, самым ярким свидетельством провала Бисмарка является впечатляющий рост партии Центра, партии прусских - и многих немецких - католиков. Хотя Бисмарку удалось изолировать Центристскую партию в прусском парламенте - по крайней мере, на время, - он не смог ничего сделать, чтобы помешать ей увеличить долю немецких голосов на национальных выборах. Если в 1871 году только 23 процента прусских католиков голосовали за Центристскую партию, то в 1874 году за нее проголосовали уже 45 процентов. Во многом благодаря разрушительным последствиям бисмарковской "Культуркампф" Центристская партия "достигла своего пика", эффективно колонизировав свою социальную среду, мобилизовав католиков, которые до этого были политически неактивны, и расширив границы партизанской политики.31 Другие партии постепенно последовали этому примеру, мобилизуя своих новых избирателей из некатолической части населения, но только в 1912 году огромный рывок Центристской партии был нивелирован улучшением показателей других партий. Но даже тогда Центр оставался самой сильной партией Рейхстага после социал-демократов. Поскольку большинство либералов и консерваторов все еще опасались иметь дело с социалистами, это сделало Центр самым влиятельным игроком на парламентской сцене - вряд ли Бисмарк имел в виду такой результат, когда начал военные действия
