понимание благородства государственной службы - все это атрибуты из общепринятого каталога прусских добродетелей. Даже его авторитарный стиль управления, благодаря которому он получил прозвище "красный царь Пруссии", можно рассматривать как исконно прусскую черту. "Такой социал-демократ, как Отто Браун, - заметил в 1932 году консервативный журналист Вильгельм Штапель, - при всем антипруссачестве своей партии, скорее пруссак, чем немец. Его поведение на посту - это поведение юнкера, который оставляет неблагодарного короля на произвол судьбы и "выращивает свою собственную капусту"".81 Браун даже стал страстным охотником - это занятие он разделял с рейхспрезидентом Паулем фон Гинденбургом. Оба мужчины охотились в соседних районах в сезон и установили комфортную личную близость, которая позволила им обмениваться мнениями по ключевым политическим вопросам того времени.82 Здесь вновь проявилось любопытное родство между элитой Социал-демократической партии и прусским государством, которое когда-то было ее заклятым врагом. Поразительно, что лидерам СДПГ той эпохи было гораздо легче справляться с обязанностями и рисками государственной власти в Пруссии, чем в Германском рейхе.
55. Отто Браун, министр-президент Пруссии. Портрет Макса Либермана, 1932 год.
Таким образом, можно сказать, что 20 июля 1932 года, в день путча, старая Пруссия уничтожила новую. Или, говоря точнее, партикуляристская, аграрная Пруссия обрушила топор на универсалистскую, ориентированную на государство Пруссию Веймарской коалиции. Можно утверждать, что традиционное общество наконец-то одержало победу над модернизирующимся государством; потомки фон дер Марвица восторжествовали над духом Гегеля. Но эта метафорическая антиномия, хотя она, безусловно, отражает часть смысла того, что произошло летом 1932 года, возможно, слишком аккуратна. Участники путча против Пруссии вряд ли были юнкерами классического типа. Папен был вестфальским католиком, Вильгельм фон Гейль - ринландцем - оба они были в этом смысле "маргинальными пруссаками".83 Даже Курт фон Шлейхер, сын силезского офицера, был нетипичной фигурой, политическим интриганом из среды провинциальной землевладельческой элиты; его политику, представлявшую собой гибридную смесь авторитарного корпоративизма и конституционализма, по-прежнему трудно определить.84Все три человека проводили политику нации, а не прусского государства и уж тем более не прусской провинции.
Гинденбург, человек, оказавшийся в центре событий 1932 года, - сложный случай. Будучи восточно-эльбским помещиком и прославленным полководцем, Гинденбург, казалось, воплощал в себе прусские традиции. Но его жизнь была сформирована силами, объединившими Германский рейх. Ему было восемнадцать лет, когда он сражался под Кениггратцем во время австрийской войны 1866 года. Он был родом из провинции Позен, где обострился националистический антагонизм между немцами и поляками. Вернувшись в отставку в начале Первой мировой войны, он использовал свою роль верхушки немецких войск на восточном фронте, чтобы бросить вызов прусско-германской гражданской исполнительной власти и подорвать ее авторитет. Он шантажировал кайзера, которому исповедовал глубочайшую личную преданность, чтобы тот согласился с его проектами, включавшими катастрофическую политику безоговорочной подводной войны - провокационную и бесполезную кампанию, которая втянула в войну Соединенные Штаты и обрекла Германию на поражение от рук ее врагов. Одного за другим он убирал ближайших союзников кайзера, включая канцлера Теобальда фон Бетмана Хольвега, и вытеснял их из политики. Это не было единичным отказом от военной службы, как у Зейдлица или Йорка, - это было систематическое неповиновение, порожденное огромными амбициями и полным пренебрежением к любым интересам и авторитетам за пределами военной иерархии, в которой он сам главенствовал. В то же время Гинденбург сознательно культивировал национальную одержимость своей персоной, создавая образ несгибаемого германского воина, который затмевал все более маргинальную фигуру короля-императора.
Хотя Гинденбург был среди тех, кто призывал Вильгельма II отречься от престола и бежать в Голландию в ноябре 1918 года, впоследствии он окутал себя мантией принципиального монархизма. Позже (при вступлении в должность рейхспрезидента в 1925 году и при повторном назначении в 1932 году) он вновь отбросил свои монархические убеждения, чтобы принести торжественную клятву республиканской конституции Германской империи. В последние дни сентября 1918 года Гинденбург настоятельно требовал от гражданского правительства Германии начать переговоры о прекращении огня, однако впоследствии он полностью дистанцировался от заключенного мира, оставив гражданским лицам ответственность и порицание. 17 июня 1919 года, когда правительство Фридриха Эберта размышляло над тем, принимать ли условия Версальского договора, Гинденбург письменно признал, что дальнейшее военное сопротивление безнадежно. Однако всего неделю спустя, когда президент Эберт обратился к Верховному командованию за четким официальным решением в поддержку принятия договора, фельдмаршал ухитрился отсутствовать в телефонной комнате во время разговора, оставив своего коллегу Вильгельма Грёнера играть роль "bête noire" (как выразился сам Гинденбург).85 Гинденбург пошел еще дальше: в самый, пожалуй, мифопоэтический момент своей насыщенной мифами карьеры он заявил в ноябре 1919 года перед комиссией, расследовавшей причины поражения Германии, что немецкие армии на поле боя были побеждены не вражескими державами, а трусливым "ударом в спину" с тыла - это самомнение будет преследовать республику всю ее короткую жизнь, запятнав новую политическую элиту намеками на предательство и измену нации.
Будучи рейхспрезидентом после 1925 года, Гинденбург завязал - несмотря на всю социальную дистанцию между ними - маловероятную дружбу с добросовестным социал-демократическим министром-президентом Пруссии Отто Брауном. В 1932 году, когда Гинденбург выдвинул свою кандидатуру на переизбрание в президенты, Браун горячо поддержал старика как "воплощение спокойствия и последовательности, мужественной верности и преданности долгу всего народа".86 Однако в 1932 году, ознакомившись с планами консервативной камарильи, Гинденбург бросил своего бывшего друга без малейших угрызений совести, отказавшись от своих торжественных конституционных клятв, данных в 1925 и 1932 годах, и вступив в союз с заклятыми врагами республики. А затем, публично заявив, что никогда не согласится назначить Гитлера на должность выше, чем министр почтовой связи, Гинденбург в январе 1933 года ввел лидера австрийских нацистов в канцелярию Германии. Фельдмаршал был высокого мнения о себе и, несомненно, искренне верил, что олицетворяет собой прусскую "традицию" самоотверженного служения. Но на самом деле он не был человеком традиций. Он не был в каком-либо детерминистском смысле продуктом старой Пруссии, а скорее гибкой политики власти, которая сформировала новую Германию. Как военачальник, а затем и как глава государства, Гинденбург нарушал практически все узы, в которые вступал. Он был не человеком, преданно служившим, а человеком имиджа, манипуляций и предательства.
РОССИЯ И ТРЕТИЙ РЕЙХ
21 марта 1933 года в Гарнизонной церкви в Потсдаме состоялась церемония, ознаменовавшая инаугурацию "новой Германии" под руководством Адольфа Гитлера. Поводом послужило открытие нового рейхстага после общенациональных выборов 5 марта 1933 года. Обычно это торжество проводилось в самом здании Рейхстага. Но 27 февраля голландский левый Маринус ван дер Люббе поджег здание, превратив главную палату в почерневшие руины. Гарнизонная церковь, построенная Фридрихом Вильгельмом I в 1735 году, была красноречивым памятником военной истории Пруссии. На
