снова устроиться на работу. Несколько раз он писал Медичи, но ответа не получал. В знаменитом письме к своему другу Веттори, тогдашнему флорентийскому послу в Риме, он описал свою жизнь и рассказал, как пришел к написанию "Принца":
С тех пор как со мной случилось последнее несчастье, я веду тихую деревенскую жизнь. Я встаю вместе с солнцем и отправляюсь в один из лесов на несколько часов, чтобы осмотреть вчерашнюю работу; некоторое время я провожу с дровосеками, у которых всегда есть какие-нибудь неприятности, которые они могут рассказать мне, либо о своих, либо о соседских. Выйдя из леса, я иду к роднику, а затем в свой птичий загон, с книгой под мышкой - Данте, Петрарка или один из второстепенных поэтов, например Тибулл или Овидий. Я читаю их любовные утехи и истории их любви, вспоминая свою собственную, и время проходит в приятных размышлениях. Затем я отправляюсь в придорожный трактир, болтаю с прохожими, расспрашиваю о местах, откуда они приехали, слышу разные вещи, отмечаю разнообразные вкусы и причуды людей. Так я дохожу до обеда, когда в компании своего выводка я поглощаю все, что может предложить мне это бедное местечко и мое скудное состояние. После обеда я возвращаюсь в трактир. Там я обычно нахожу хозяина, мясника, мельника и пару кирпичников. С этими хамами я провожу весь день, играя в крикку и трик-трак, эти игры вызывают тысячу ссор и много сквернословия; мы обычно ссоримся из-за фартингов, и наши крики слышны в городе Сан-Кашиано. В этой деградации мой ум заплесневел, и я выплеснул свой гнев на унижение судьбы.....
С наступлением ночи я возвращаюсь домой и ищу свою комнату для письма; на пороге ее, избавившись от своей деревенской одежды, запятнанной грязью и трясиной, я принимаю придворный наряд; облачившись в него, я вхожу в древний двор древних людей, которые, радушно приняв меня, кормят меня пищей, которая одна принадлежит мне и для которой я родился, и не стыдятся вести с ними беседы и спрашивать о мотивах их поступков; И эти люди в своей человечности отвечают мне; и в течение четырех часов я не чувствую усталости, не помню бед, не боюсь нищеты, не страшусь смерти; все мое существо поглощено ими. И поскольку Данте говорит, что не может быть науки без сохранения услышанного, я записал то, что почерпнул из разговоров этих достойных людей, и написал брошюру De principatibus, в которой погружаюсь в размышления на эту тему настолько глубоко, насколько могу, рассуждая о природе княжества, о том, сколько видов его состоит, как их можно приобрести, как их сохранить, почему их теряют; и если вам когда-нибудь нравились какие-либо мои писания, эта не должна вас разочаровать. И она должна быть особенно желанной для нового принца; по этой причине я посвящаю ее его великолепию, ДжулиануCOPY00 (10 декабря 1513 г.)76
Вероятно, Макиавелли здесь упростил историю. По всей видимости, он начал с написания "Рассуждений о первых десяти книгах Ливия", завершив комментарии только к первым трем книгам. Он посвятил эти "Беседы" Дзаноби Буондельмонти и Козимо Ручеллаи, сказав: "Я посылаю вам самый достойный подарок, который я могу предложить, поскольку он включает в себя все, что я узнал в результате долгого опыта и непрерывного изучения". Он отмечает, что классическая литература, право и медицина были возрождены, чтобы просветить современную литературу и практику; он предлагает также возродить классические принципы управления и применить их к современной политике. Свою политическую философию он черпает не из истории, а выбирает из нее случаи, подтверждающие выводы, к которым его привел собственный опыт и мысли. Свои примеры он почти полностью берет из Ливия, иногда в спешке основывая аргументы на легендах, а иногда помогая себе кусочками из Полибия.
По мере работы над "Рассуждениями" он понял, что они будут слишком длинными и слишком затянутыми, чтобы послужить практическим подарком одному из правящих Медичи. Поэтому он прервал работу, чтобы написать краткое изложение своих выводов; так у него было бы больше шансов быть прочитанным и получить достойный ответ в виде дружбы могущественной семьи, которая теперь (1513 год) правила половиной Италии. Так за несколько месяцев того же года он написал "Il principe" (так он назвал книгу). Он планировал посвятить ее Джулиано Медичи, правившему тогда Флоренцией; но Джулиано умер (1516) прежде, чем Макиавелли смог решиться послать книгу ему; тогда он заново посвятил ее и послал Лоренцо, герцогу Урбинскому, который не признал ее. Книга распространялась в рукописи и тайно переписывалась; она была напечатана только в 1532 году, пять лет спустя после смерти автора. После этого она стала одной из самых часто переиздаваемых книг на любом языке.
К его собственному описанию себя мы можем добавить только анонимный портрет, хранящийся в галерее Уффици. На нем изображена стройная фигура с бледным лицом, впалыми щеками, острыми темными глазами, тонкими губами, плотно сомкнутыми; очевидно, что это человек скорее мысли, чем действия, и скорее острого ума, чем приятной воли. Он не мог быть ни хорошим дипломатом, потому что был слишком утонченным, ни хорошим государственным деятелем, потому что был слишком напряженным, фанатично хватающимся за идеи, как на портрете он крепко сжимает перчатки, подтверждающие его полулегендарное звание. Этот человек, который так часто писал как циник, чьи губы так часто кривились в сарказме, кто тешил себя такой безупречной лживостью, что мог заставить людей думать, что он лжет, когда говорил правду,77 в глубине души был пламенным патриотом, сделавшим salus populi высшим законом и подчинившим всю мораль объединению и спасению Италии.
В нем было много неприятных качеств. Когда Борджиа был на высоте, он идеализировал его; когда Борджиа падал, он следовал за толпой и осуждал разбитого цезаря как преступника и "мятежника против Христа".78 Когда Медичи были вне дома, он красноречиво осуждал их; когда они были внутри, он лизал их сапоги, чтобы занять должность. Он не только посещал бордели до и после женитьбы, но и посылал друзьям подробные описания своих приключений там.79 Некоторые из его писем настолько грубы, что даже его самый объемный и восхищенный биограф не решился их опубликовать. Ближе к пятидесяти годам Макиавелли пишет: "Сети Купидона все еще пленяют меня. Плохие дороги не могут истощить мое терпение, темные ночи не могут устрашить мое мужество..... Весь мой ум сосредоточен на любви, за которую я благодарю Венеру".80 Все это простительно, ибо человек не создан для моногамии; но менее простительно, хотя и вполне соответствует обычаям времени, полное отсутствие во всей значительной сохранившейся переписке Макиавелли
