Бог не оставил нас".104
Все это не следует рассматривать как свидетельство непреходящей жизнеспособности "прусской традиции". Те, кто стремится обосновать свои претензии на власть в настоящем, часто прибегают к идее традиции. Они украшают себя ее культурным авторитетом. Но встреча между самопровозглашенными наследниками традиции и историческими данными редко происходит на равных. Национал-социалистическое прочтение прусского прошлого было оппортунистическим, искаженным и избирательным. Вся историческая карьера прусского государства была втиснута в парадигму национальной немецкой истории, осмысленной в расистских терминах. Нацисты восхищались военным государственным строительством "короля-солдата", но не испытывали симпатии или понимания пиетистской духовности, которая обеспечивала этические рамки для всех начинаний короля и оставила такой глубокий отпечаток на его правлении - отсюда, например, почти полное исключение христианства из церемонии в Гарнизонной церкви в марте 1933 года. Фридрих Великий национал-социалистической пропаганды был сильно усеченной версией оригинала - настойчивое стремление монарха к французскому языку как средству цивилизованного общения, его презрение к немецкой культуре и двусмысленная сексуальность были просто затерты. Интерес к другим монархам Гогенцоллернам был невелик, за исключением Вильгельма I, основателя Германской империи 1871 года. Фридрих Вильгельм II и Фридрих Вильгельм IV, чувствительный и художественно одаренный "романтик на троне", почти полностью исчезли из поля зрения.
Два периода были выделены за их мифопоэтическую силу: Семилетняя война и Освободительные войны, но интерес к прусскому просвещению отсутствовал. Нацисты ценили прусского реформатора Штайна за его националистическую приверженность; Харденберг, напротив, франкофильский Realpolitiker и эмансипатор прусских евреев, томился в безвестности. Фихте и Шлейермахер вызывали определенный энтузиазм, но Гегель, чей акцент на трансцендентном достоинстве государства был несовместим с фёлькиш-расизмом национал-социалистов, практически не вызывал официального интереса. Короче говоря, нацистская Россия была блестящим фетишем, собранным из фрагментов легендарного прошлого. Это была изготовленная память, талисман, украшающий притязания режима.
Как бы то ни было, ни один из этих официальных энтузиастов "пруссачества" (Preussentum) не смог оживить судьбу настоящей Пруссии. В 1933 году прусский ландтаг был распущен после того, как новые выборы не принесли нацистам абсолютного большинства. Закон о реорганизации рейха от января 1934 года передал региональные правительства и новых имперских комиссаров в прямое подчинение рейхсминистерству внутренних дел. Прусские министерства постепенно объединялись со своими рейхсминистерствами (за исключением, по техническим причинам, министерства финансов), и были разработаны планы (хотя они так и остались нереализованными в 1945 году) по разделению государства на составляющие его земли. Пруссия все еще оставалась официальным названием и именем на карте, ведь это было единственное немецкое государство, не вошедшее формально в состав Рейха. Но де-факто она перестала существовать как государство. В этом не было никакого противоречия с официальным празднованием режимом прусского наследия. Расплывчатая абстракция "пруссачество" обозначала не конкретную форму государства, не конкретную социальную группировку, а некий невоплощенный каталог добродетелей, "дух", который вышел за рамки истории и процветал бы в "фюрер-демократии" Третьего рейха не хуже, чем при абсолютистском правлении Фридриха Великого. Герман Геринг, сменивший Папена на посту министра-комиссара-президента Пруссии в апреле 1933 года, ссылался на это различие, выступая перед Государственным советом Пруссии в июне 1934 года. Концепция прусского государства, - заявил он, - была "включена в состав Рейха". Остался лишь вечный дух пруссачества".105
К отвращению некоторых традиционалистски настроенных дворянских семей, новый режим не предпринял никаких попыток восстановить старую монархию после 1933 года. На протяжении 1920-х годов происходили частые контакты между бывшим королевским и императорским окружением в Дорне и свободной сетью (в основном прусских) консервативных и монархических групп в Германской республике. В конце 1920-х годов неофициальные связи с нацистским движением стали еще теснее: Сын Вильгельма II, Август Вильгельм, в 1928 году вступил в СА, на что он получил разрешение бывшего императора. Вторая жена экс-императора, принцесса Гермина фон Шёнайх-Каролат, имела друзей среди высокопоставленных членов партии и даже участвовала в Нюрнбергском митинге 1929 года. Распад консервативного блока и успех нацистов на выборах в Германии в 1930 году побудили реставраторов из Дорна обратиться к гитлеровскому движению с официальным предложением. Их плодом стала встреча в Дорне между Вильгельмом и Германом Герингом в январе 1931 года. Протоколов этой встречи не сохранилось, но, судя по всему, Геринг положительно отозвался о перспективе возвращения Вильгельма в Германию.106
Но несмотря на эти дружеские сигналы - были и ободряющие звуки со стороны Гитлера, и вторая встреча с Герингом летом 1932 года - идея была бесцеремонно отброшена после захвата власти. Гитлер поддерживал надежды кайзера только потому, что хотел укрепить свои полномочия законного преемника монархической традиции Пруссии-Германии. Момент истины наступил 27 января 1934 года, когда Гитлер приказал сорвать торжества по случаю семьдесят пятого дня рождения кайзера. Судьба реставрационного движения была предрешена несколькими днями позже новым законом, объявившим вне закона все монархические организации. Во время путча Рёма королевский сановник принц Август Вильгельм был помещен под домашний арест, после чего ему было приказано воздерживаться от любых политических высказываний. Постепенно режим стирал память о монархии в Пруссии и Германии, запрещая выставлять напоказ имперские изображения и памятные вещи, выплачивая бывшей королевской семье солидное содержание, чтобы она не доставляла хлопот.107 Среди тех, кто решительно возражал, был граф Эвальд фон Клейст-Вендиш-Тихов, региональный глава Корпорации немецкого дворянства (Deutsche Adelsgenossenschaft) в Восточной Померании. В январе 1937 года он распустил свою часть корпорации, заявив, что отказ режима от восстановления прусско-германской короны "несовместим с традициями и честью дворянства".108
Охарактеризовать отношения между гитлеровским режимом и прусской традиционной и функциональной элитой довольно сложно. До сих пор не было систематического исследования отношений и поведения в среде немецкой региональной знати на протяжении всего периода существования Третьего рейха. Но ясно одно: привычная картина, когда земельная знать надменно удаляется в роскошную изоляцию своих поместий и ждет, когда пройдет нацистская буря, обманчива. Вряд ли существовала хоть одна восточно-эльбская дворянская семья, в которой не было бы хотя бы одного члена партии. Древний род Швериных насчитывал не менее пятидесяти двух членов, Харденберги - двадцать семь, Тресковы - тридцать, Шуленбурги - сорок один, из которых семнадцать вступили в партию еще до 1933 года. Многих дворян привлекала НСДАП, поскольку они видели в союзе с гитлеровским движением ключ к сохранению своей традиционной роли социального лидера на новых условиях.109 Но другие вступали в партию, потому что находили идеологию и атмосферу партии близкими - разрыв между дворянскими кругами и национал-социалистическим движением был более узким, чем часто предполагается.
Прусское дворянство также широко поддерживало внешнеполитические цели нового режима - особенно пересмотр Версальского договора и возвращение земель, переданных полякам. Незначительное число пруссаков в руководящих эшелонах НСДАП поначалу оказывало отталкивающее влияние на некоторые семьи - по одной из оценок,
