была Пруссия в официальной риторике организаций, созданных в Западной Германии после Второй мировой войны для представления интересов 10 миллионов изгнанников, вынужденных покинуть восточно-эльбские провинции в конце Второй мировой войны. В основном беженцы определяли себя не как пруссаки, а как восточные пруссаки, верхние или нижние силезцы, помераны; существовали также организации, представлявшие мазуров из польскоязычных южных районов Восточной Пруссии, зальцбуржцев из прусской Литвы (потомков общин протестантских беженцев из Зальцбурга, которые были переселены на прусский восток в начале 1730-х годов) и различные другие субрегиональные группы. Но было мало свидетельств общей "прусской" идентичности и удивительно мало сотрудничества и обмена между различными группами. В этом смысле движение изгнанников, как правило, отражало составной, сильно регионализированный характер старого прусского государства.
Конечно, Пруссия была предметом большого общественного интереса в обеих послевоенных Германиях. Официальные историки Германской Демократической Республики (ГДР) вскоре отказались от левого антипруссачества старых коммунистических кадров и приняли военных реформаторов наполеоновской эпохи в качестве отцов новой военизированной Народной полиции, основанной в 1952 году. В 1953 году власти использовали 140-ю годовщину войн с Наполеоном для начала пропагандистской кампании, в которой события 1813 года были переосмыслены в интересах коммунистического государства. Тема "русско-немецкой дружбы", естественно, заняла важное место, а 1813 год предстал как "народное восстание" против тирании и монархии.167 Учреждение в 1966 году престижного ордена Шарнхорста для военнослужащих Национальной народной армии, телевизионные сериалы о Шарнхорсте и Клаузевице в конце 1970-х годов, появление в 1979 году новаторского бестселлера Ингрид Миттенцвай "Фридрих II Прусский" и перенос великолепной конной статуи короля работы Кристиана Даниэля Рауха на видное место на Унтер-ден-Линден - это лишь некоторые вехи в развитии все более сочувственного и дифференцированного подхода к истории прусского государства. Целью - по крайней мере, государственных властей - было углубление общественной идентичности ГДР путем включения в нее версии истории и традиций Пруссии. Отчасти именно в ответ на эти события власти Западного Берлина и их сторонники в Федеративной Республике поддержали огромную выставку "Пруссия", открывшуюся в 1981 году в западноберлинском здании Гропиуса по адресу . И все же, несмотря на все споры и неподдельный общественный интерес по обе стороны германо-германской границы, эти инициативы оставались инициативами сверху, продиктованными императивами "политического образования" и "социальной педагогики". Они касались идентичности государств, а не людей, которые в них живут.
Но если эмоциональный резонанс Пруссии угас, то привязанность к Бранденбургу остается сильной. После 1945 года власти ГДР предприняли целенаправленные усилия, чтобы стереть региональную идентичность, существовавшую до появления социалистического государства. Пять земель в восточной зоне (включая Бранденбург) были упразднены в 1952 году и заменены четырнадцатью совершенно новыми "округами" (Bezirke). Целью было не только ускорить централизацию восточногерманской администрации, но и "создать новые народные альянсы", заменить традиционную региональную идентификацию "новой, социалистической идентичностью".168 Однако искоренить региональную идентичность оказалось чрезвычайно сложно. Региональные ярмарки, музыка, кухня и литературная культура процветали, несмотря на двойственность и периодическую враждебность центральной администрации. Официальные усилия по поощрению эмоциональной привязанности к новоиспеченным "социалистическим родинам" в районах 1952 года вызвали лишь поверхностное признание со стороны большинства восточных немцев.
Насколько прочными оказались традиционные связи, стало ясно в 1990 году, когда от округов отказались и восстановили старые земли. Графство Перлеберг в Пригнице к северо-востоку от Берлина входило в состав марки Бранденбург с XIV века. В 1952 году оно было расширено за счет трех мекленбургских деревень и включено в состав округа Шверин (название традиционно ассоциируется не с Бранденбургом, а с его северным соседом, герцогством Мекленбург-Шверин). В 1990 году, после сорока лет мекленбургского изгнания, жители округа Перлеберг воспользовались возможностью заявить о своей привязанности к Бранденбургу. Семьдесят восемь целых пять десятых процента избирателей Перлеберга высказались за возвращение, и округ был передан под управление Бранденбурга. Это, однако, вызвало недоумение среди жителей мекленбургских деревень, которые в 1952 году были объединены с округом Перлеберг. Мужчины и женщины из Дамбека и Брунова громко требовали вернуть им их исконный Мекленбург. В конце 1991 года, после протестов и переговоров, их желание было удовлетворено. Теперь все были счастливы. То есть все, кроме жителей Клюсса, население которого составляло около 150 человек и который официально относился к Брунову, но фактически находился на старой границе с Бранденбургом. С XVIII века жизнеобеспечение Клюсса зависело от трансграничных сделок (в том числе от прибыльной контрабандной торговли), и его жители не желали разрывать традиционные связи с маркой.169
В итоге остался только Бранденбург.
Примечания
Introduction
1. Control Council Law No. 46, 25 February 1947, Official Gazette of the Control Council for Germany, No. 14, Berlin, 31 March 1947.
2. Speech to Parliament, 21 September 1943, Winston S. Churchill, The Second World War, vol. 5, Closing the Ring (6 vols., London, 1952), p. 491.
3. Ludwig Dehio, Gleichgewicht oder Hegemonie. Betrachtungen über ein Grundproblem der neueren Staatengeschichte (Krefeld, 1948), p. 223; id., ‘Der Zusammenhang der preussisch-deutschen Geschichte, 1640–1945’, in Karl Forster (ed.), Gibt es ein deutsches Geschichtsbild? (Würzburg, 1961), pp. 65–90, here p. 83. On Dehio and the debate over Prussian-German continuity, see Thomas Beckers, Abkehr von Preussen. Ludwig Dehio und die deutsche Geschichtswissenschaft nach 1945 (Aichach, 2001), esp. pp. 51–9; Stefan Berger, The Search for Normality. National Identity and Historical Consciousness in Germany since 1800 (Providence, RI and Oxford, 1997), pp. 56–71;Jürgen Mirow, Das alte Preussen im deutschen Geschichtsbild seit der Reichsgründung (Berlin, 1981), pp. 255–60.
4. On the critical school in general, see Berger, Search for Normality, pp. 65–71. On the German Sonderweg: Jürgen Kocka, ‘German History before Hitler: The Debate about the German Sonderweg’, Journal of Contemporary History, 23(1988), pp. 3–16. For a critical view: David Blackbourn and Geoff Eley, The Peculiarities of German History. Bourgeois Society and Politics in Nineteenth-century Germany (Oxford, 1984). For a recent discussion of the case for Prussian peculiarity, see Hartwin Spenkuch, ‘Vergleichsweise besonders? Politisches System und Strukturen Preussens als Kern des “deutschen Sonderwegs” ’, Geschichte und Gesellschaft, 29(2003), pp. 262–93.
5. For examples of this literature, see Hans-Joachim Schoeps, Preussen. Geschichte eines Staates (Frankfurt/Berlin, 1966; repr. 1981); Sebastian Haffner, Preussen ohne Legende (Hamburg, 1978); Gerd Heinrich, Geschichte Preussens. Staat und Dynastie (Frankfurt, 1981). Commenting on this tendency: Ingrid Mittenzwei, ‘Die zwei Gesichter Preussens’ in Forum 19 (1978); repr. in Deutschland-Archiv, 16(1983), pp. 214–18; Hans-Ulrich Wehler, Preussen ist wieder chic. Politik und Polemik in zwanzig Essays (Frankfurt/Main, 1983), esp. ch. 1; Otto Büsch (ed.), Das Preussenbild in der Geschichte. Protokoll eines Symposions (Berlin, 1981).
6. See especially (with literature) Manfred Schlenke, ‘Von der
