Ильюха Огнев, шагавший рядом с Башиловым, наблюдал за ним. Глядя на него, Огнев невольно вспоминал свои первые дни в армии, как когда-то, в Восточной Пруссии, и ему так же тяжело было втягиваться в непривычные, томительные ежедневные переходы.
Башилов облизывал пересохшие губы и с тоской смотрел по сторонам - нет ли где-нибудь колодца или ручейка. Огнев видел, что Башилову до смерти хочется пить.
– Я ж те говорил давеча, - сказал он Башилову,- не пей на походе воды, хуже будет - не успеешь шагу ступить, как размякнешь тотчас, ровно банный веник!
– Как же вытерпеть, дяденька, коли в горле пересохло? - оправдывался Башилов.
– А ты пососи сухарик, чтобы рот не гулял, - не будет и пересыхать!
– Пить в походе - боже упаси! Неровен час - падет вода на ноги, наставительно заметил Воронов. - Вот как с конем бывает - загонят сердягу, а потом дадут напиться. Вода сразу и кинется в ноги. Так и человек. Загорится у него в нутре, станет невтерпеж, глотнет водички - и пропал: на всю жизнь будет в ногах ломота…
– Э, не слушай этого старого ворона, не унывай, Башилов! - сказал Зыбин.- Сзади не оставайся, в бока не подавайся, вперед не лети, молодцом гляди! Вишь, генерал-то наш выехал уже в сторонку, машет рукой, стало быть привал близко!
Действительно, корпус прошел еще с полверсты и остановился в долине у ручья. Солдаты уже привыкли к походному порядку генерала Суворова: в самые жаркие часы дня отдыхать, а потом, пообедав, идти дальше по холодку весь вечер и большую часть ночи. Потому они располагались основательно: составив ружья в козлы, снимали ранцы, пропотевшие насквозь мундиры, треуголки, разувались и устраивали постель.
Башилов, наконец вдосталь напившийся воды, укладывался вместе с другими товарищами по капральству, свободными от нарядов, спать. Все жались поближе к кустам, в тенек. Только один Воронов стоял на солнцепеке, поглаживая лысину и переминаясь с ноги на ногу.
– А ты чего не ложишься? - окликнул Воронова капрал.
– Он теплое местечко высматривает, - уронил Огнев.
– С походу завсегда надо сперва постоять немного, а потом уже ложиться. И то с умом, - ответил Воронов. Он лег в высокую траву, поднял кверху свои босые жилистые ноги и стал ими трясти.
– Эвона, что дяденька выдумал! - прыснул со смеху Башилов.
Солдаты потешались, глядя на Воронова.
– Глянь, ровно маленький, - задрал ноги кверху…
– Ремнем бы его теперь…
– Воронов чертей колышет!
– От старости из ума выжил, - прибавил Огнев.
Воронов, не слушая иронических замечаний, продолжал трясти ногами. Потом сел и, обращаясь к Огневу, строго сказал:
– Погляжу я на тебя, Ильюха, ломаный ты, старый уже солдат, а еще дурак!
Все кругом рассмеялись.
– Отчего так думаешь? - спросил, улыбаясь, Огнев. - Что ногами не трясу, как ты? Как жеребец, что катается по лугу?
– Не смейся раньше сроку. Я потрясу ногами, вся тяжесть с ног и отольет, понял? А ты вот кувыркнулся поскореича, а посмотрю, как встанешь…
– Встану. Тебе подымать меня не придется…
– Посмотрим, чьи ноги будут больше скучать, твои аль мои, приговаривал Воронов, устраивая тень из мундира, который он распяливал на кусте.
III
Суворов нагнал корпус генерал-поручика Каменского в ту же ночь, у деревни Юшенли.
Снявшись с привала в седьмом часу пополудни, Суворов тотчас же свернул на шумлинскую дорогу и увидал на ней свежие следы недавно прошедшего войска. Тысячи ног отпечатались на песке, посреди дороги шли глубокие колеи от обозных телег и пушек. На дороге то тут, то там попадались сломанное колесо, павший от безводья вол, рогаточное копье, брошенная пустая бочка - в них обычно перевозилась мука. А пройдя еще с полверсты, он наткнулся на один из казачьих разъездов, которые были посланы Каменским на розыски пропавшего генерал-поручика Суворова.
Суворов был доволен, что ночью может нагнать Каменского. Он знал, что Каменский ночью продвигаться дальше не станет, и решил обогнать его. Иначе ничего не оставалось делать. Солдаты Суворова прекрасно отдохнули за день и могли продолжать поход.
Когда Суворов со своими шестью полками пехоты, двадцатью пушками, пятью полками конницы и казаками подошел к деревне Юшенли, вокруг которой бивуаком расположились войска, генерала Каменского, лагерь, окруженный деревянными рогатками, крепко спал. Лишь кое-где еще чуть тлели костры. Да у деревенского колодца, вычерпанного за вечер до дна, все еще маячила кучка солдат, терпеливо дожидавшихся под одиноким деревцом белой акации, пока в колодце снова соберется вода.
"Ну, будет сейчас баталия, помилуй бог!" - улыбаясь подумал Суворов, зная вспыльчивый, крутой нрав Михаила Федотовича.
Остановив корпус на дороге, он с казаком-вестовым поехал в деревню к генералу. Еще издали, по этой необычной для валашской деревни генеральской коляске, стоявшей у одного из дворов, и по фигурам двух часовых, ежившихся от ночного холода у двери мазанки, Суворов увидел, где остановился генерал-поручик Каменский.
Подъехав, он соскочил с коня, бросил поводья казаку и, с удовольствием разминая после долгой верховой езды затекшие ноги, шагнул в темные сени мазанки.
В густой темноте слышался храп денщика. Суворов набрел на Егора впотьмах и с трудом растормошил его. Сначала денщик не хотел вставать, но услышав, что с ним говорит генерал-поручик Суворов, сразу пришел в себя. Он вскочил и побежал будить барина.
До Суворова донеслось недовольное бурчанье разбуженного генерала: "А, что?" Затем послышалось чирканье огнива - денщик зажигал свечу. В полуоткрытой двери блеснул огонек. Дверь распахнулась, и Егор, стыдливо подтягивая сползающие штаны, сказал:
– Пожалуйте, ваше превосходительство!
Суворов вошел в мазанку.
При скудном свете огарка он увидал злое, нахмуренное лицо Михаила Федотовича. Генерал Каменский, повязанный сбившимся набок платком, приподнялся на пуховике. Он был так зол, что не знал, с чего начать.
– Напрасно беспокоились, Михаил Федотович. Вот и мы! - козыряя, сказал Суворов.
– Извольте, ваше превосходительство, слушаться старшего! Извольте впредь быть вместе, чтобы не приходилось вас больше разыскивать! - строго отрезал Каменский. - Вы всё сзади где-то…
– Мы люди необученные, идем не по-прусски, а по-русски, как умеем. А впрочем, я могу идти в авангарде. Мои ребята отдохнули, и я тотчас же исполню ваше желание! - ответил Суворов, круто поворачиваясь к двери.
– Ночью вы никуда не пойдете! Я не разрешаю! - крикнул Каменский.
Суворов обернулся к нему. Он закрыл глаза и раздельно отчеканил:
– Запрещать, Михаил Федотович, вы мне ничего не можете- я такой же генерал-поручик, как и вы! И тоже кое-что в военном деле смыслю! Можете спать спокойно, а я пойду вперед, к Козлуджи! - И он выскочил из мазанки.
– Ступай к черту! - крикнул ему вдогонку Каменский.
Строптивость Суворова окончательно вывела Каменского из терпения. Он лежал и прислушивался: неужели этот сумасброд пойдет ночью куда-нибудь?
Через минуту послышался топот коней и сдержанный говор людей - мимо окон мазанки ехали казаки Суворова.
Каменский накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Он пролежал так довольно долго. Потом вспотел и со злостью отбросил подушку. Мимо окон продолжали топать шаги. Привычное ухо Каменского уловило, как звякнула водоносная фляга,- это уже шла пехота.
Шеститысячный корпус Суворова, без всяких прусских хитростей и эволюции, упрямо двигался вперед.
IV
Деревня Юшенли давно осталась позади. Уже начинало светать. Шли не останавливаясь: Суворов хотел пройти лес Делиорман, который лежал на его пути, и устроить привал у городка Козлуджи.
Делиорман уже был виден. Он высился как черная, непроницаемая стена. Посреди него чуть белела узкая полоска дороги, быстро исчезавшая из глаз в непроглядной лесной чаще.
У самого леса остановились - ждали, пока возвратится эскадрон сербских гусар, посланный вперед на разведку.
