важные внутренние министерства, такие как экономика и труд.
В течение нескольких недель де Голль понял, что он проигрывает борьбу за формирование новой конституции. Обычный политический лидер мог бы принять такое разочарование как цену за удержание власти, но де Голль не был готов променять свои убеждения на то, что другие считали практичным. На протяжении всего своего извилистого военного пути он демонстрировал, что невероятное можно превратить в реальное; если бы он не смог добиться морального обновления своего общества, он отказался бы от того, что большинство политических лидеров посчитали бы достижением, и от того, ради чего он боролся и страдал.
19 ноября он спросил канадского посла, предоставит ли Канада ему место жительства в случае его отставки. В речи перед Ассамблеей 1 января 1946 года, выступая в защиту своего оборонного бюджета, он предположил, что, возможно, это последний раз, когда он выступает "в этом полуцикле". Через пять дней он уехал в отпуск, вернувшись 14 января, чтобы доверительно сообщить министру внутренних дел Жюлю Моху:
Я не чувствую, что создан для такой борьбы. Я не хочу, чтобы на меня каждый день нападали, критиковали, оспаривали люди, единственным притязанием которых является избрание в каком-то маленьком уголке Франции.
20 января, в воскресенье, спустя неполных восемнадцать месяцев после своего триумфального возвращения в освобожденный Париж, де Голль созвал специальное заседание кабинета министров. Там он зачитал краткое заявление, в котором выразил свое презрение к "исключительному режиму партий" и свое "бесповоротное" решение уйти в отставку, не сообщая о своих дальнейших планах. Пожав руки своим коллегам, он сел в машину и уехал. Его ошеломленные соратники остались с задачей, которую никто не мог себе представить, входя в комнату: выбрать преемника уже ставшей мифической личности. Они избрали Феликса Гуэна из Социалистической партии, который проработал на этом посту пять месяцев.
Историки ломают голову над тем, когда де Голль подал в отставку. Очевидно, что он был не согласен с процедурами Третьей республики, действующей до тех пор, пока Учредительное собрание не завершит работу над конституцией, которая сама по себе имела тенденцию к изменению в направлении, которое ему не нравилось. Но атака на институты, которыми он руководил как глава правительства, могла показаться демонстрацией политического бессилия или, возможно, приглашением к бонапартистскому перевороту. Однако, как это ни парадоксально, если он намеревался реализовать свое видение, которому он неуклонно следовал сквозь все невзгоды и сомнения, а именно: взять власть, чтобы придать республиканскому правительству широкую легитимность, - ему нужно было уйти в отставку до завершения работы Ассамблеи, а не в знак протеста против существующей конституции.
Что этот мастер выбора времени, возможно, просчитался, так это промежуток времени, необходимый для того, чтобы политическое руководство признало его незаменимость и исправилось.
Пустыня
Резкая отставка де Голля, как и его переезд в Лондон пятью с половиной годами ранее, подтвердила его готовность порвать с официальной Францией, когда его убеждения больше не могли поддерживать ее направление. Тем самым он решил "уйти от событий, пока они не ушли от меня". Но если переезд в Лондон вознес его в центр мировых исторических событий и эпической задачи поддержания Франции в изгнании, то теперь он оказался окутанным провинциальным одиночеством, изгнанником в собственной стране.
Этот жест соответствовал тщательно культивируемому образу де Голля как человека судьбы, стоящего в стороне от привычной политики, не заинтересованного во власти ради власти. Семья де Голля поселилась в "Ла Буассери", загородном доме начала XIX века, который находился в деревне Коломбей-ле-Де-Эглиз, примерно в 140 милях к востоку от Парижа. Канцлер Германии Конрад Аденауэр позже опишет его как "очень простой дом, в котором есть только несколько хорошо обставленных комнат на первом этаже, но в остальном ... очень примитивный". ... очень примитивный". Зимы были серыми и суровыми, поскольку центрального отопления не было. Это не место для геев", - сказал де Голль одному из посетителей. Сюда не приходят смеяться.
В военных мемуарах, которые он написал во время своего изгнания, он описал, как он нашел покой в своем суровом существовании:
Эта часть Шампани пропитана спокойствием - широкие, скорбные горизонты; меланхоличные леса и луга; фриз старых гор; спокойные, непритязательные деревни, где ничто не изменило своего духа или места в течение тысяч лет. Все это можно увидеть из моей деревни... С возвышения в саду я смотрю вниз на дикие глубины, где лес огибает обработанную землю, как море, бьющееся о мыс. Я смотрю, как ночь покрывает пейзаж. Затем, глядя на звезды, я погружаюсь в ничтожность земных вещей.
За этот период де Голль сделал только одно публичное выступление, имевшее долгосрочное значение: речь 16 июня 1946 года в Байе, в которой он изложил свое видение политических институтов Франции. Двумя годами и двумя днями ранее, когда через неделю после вторжения плацдарм союзников был еще непрочным, де Голль впервые посетил этот нормандский город. Спустя шесть месяцев после своей отставки он вспоминал, как важно было назначить здесь префекта: «Именно здесь, на земле предков, вновь появилось государство». Однако работа по согласованию институтов Франции с ее исторической миссией была не завершена; в то время разрабатывалась конституция для того, что станет Четвертой республикой, и де Голль по-прежнему был убежден, что, что бы ни было принято Учредительным собранием, это будет тупик.
Де Голль изложил свой диагноз недомогания Франции с характерной прямотой: "За период, не превышающий двух поколений, Франция семь раз подвергалась вторжению и прошла через тринадцать режимов". Такие "многочисленные беспорядки в нашей общественной жизни" усилили "древнюю галльскую склонность Франции к разделениям и ссорам", что в конечном итоге привело к "недовольству граждан институтами". Необходимо сильное президентство, "расположенное над партиями", которое представляло бы "ценности преемственности", как это делал сам де Голль, будучи лидером Свободных французов.
Следуя Монтескье, де Голль также выступал за строгое разделение властей. Было очень важно, чтобы президент не находился во власти законодательной власти, так как это привело бы к "путанице полномочий, в которой правительство вскоре стало бы не более чем собранием делегаций"; в которой национальные интересы не нашли бы защитника; и в которой любой министр кабинета министров был бы сведен к простому "представителю партии". Двухпалатный законодательный орган обеспечил бы избирателям верхнюю палату, имеющую право рассматривать и изменять законы, принятые нижней палатой, а также предлагать законопроекты Национальному собранию. Таким образом, французская конституция использовала бы "плодородные возможности свободной нации, объединенной под эгидой сильного государства".
Эта вторая речь в Байе была также примечательна тем, что в ней де Голль изложил
