запятнал его богословие амбициями возвыситься в иерархии церкви и государства. "Молитесь за меня, - просил он настоятельницу монастыря в Мо, - чтобы я не любил мир". 112 В последние годы жизни он стал более суровым. Мы должны извинить его за осуждение театра и Мольера в его "Максимах о комедии" (1694), поскольку Мольер показывал религию только в ее пуританских и лицемерных формах, едва ли делая справедливость по отношению к таким людям, как Винсент де Поль.
Боссюэ был более нетерпим в теории, чем на практике. Он считал абсурдным, что любой индивидуальный ум, каким бы блестящим он ни был, должен думать о том, чтобы за одну жизнь приобрести знания и мудрость, позволяющие ему выносить приговор традициям и верованиям семьи, общины, государства и церкви. Здравый смысл заслуживал большего доверия, чем индивидуальные рассуждения; не "здравый смысл" как мысли обычных людей, а как коллективный разум поколений, выработанный многовековым опытом и облеченный в форму обычаев и верований человечества. Какой человек может претендовать на то, чтобы лучше многих других знать потребности человеческой души и ответы на вопросы, на которые не может ответить только знание? Следовательно, человеческий разум нуждается в авторитете, чтобы дать ему мир, а свободная мысль может только разрушить этот мир; человеческое общество нуждается в авторитете, чтобы дать ему мораль, а свободная мысль, ставя под сомнение божественное происхождение морального кодекса, приводит весь моральный порядок в упадок. Следовательно, ересь - это измена обществу и государству, а также Церкви, и "те, кто считает, что князь не должен применять силу в религиозных вопросах... виновны в нечестивом заблуждении". 113 Епископ отдавал предпочтение убеждению, а не силе при обращении еретиков, но защищал силу в качестве последнего средства и приветствовал Отмену как "благочестивый эдикт, который нанесет смертельный удар ереси". В своем округе он проводил указ в жизнь с такой мягкостью, что интендант докладывал: "В епархии Мо ничего нельзя сделать; слабость епископа мешает обращению". 114 Большинство гугенотов в этом районе упорно продолжали придерживаться своей веры.
Он до последнего надеялся, что с помощью аргументов сможет вернуть к старой вере даже Голландию, Германию и Англию, и мы увидим, как он годами ведет переговоры с Лейбницем по поводу плана философа по воссоединению разорванных частей христианства. В 1688 году он написал свой шедевр, "Историю изменений протестантских церквей", которую Бакл оценил как "вероятно, самую грозную работу, когда-либо направленную против протестантизма". 115 Четыре тома отличались кропотливой ученостью; каждая страница была подкреплена ссылками - тип совести, который только начинал формироваться. Епископ сделал попытку быть справедливым. Он признавал церковные злоупотребления, против которых восставал Лютер; он видел много интересного в характере Лютера; но он не мог смириться с веселой грубостью, которая смешивалась в Лютере с патриотическим мужеством и мужским благочестием. Он нарисовал почти любовную картину Меланхтона. Тем не менее он надеялся, показав личные слабости и богословские споры реформаторов, ослабить привязанность их последователей. Он высмеивал идею о том, что каждый человек должен быть волен сам толковать Библию и основывать новую религию на новом прочтении; любой человек, знакомый с человеческой природой, мог предвидеть, что это, если этому не противостоять, приведет к дроблению христианства на множество сект, а морали - к индивидуализму, в котором инстинкты джунглей могут быть сдержаны только бесконечным умножением полиции. От Лютера к Кальвину и Социнусу - от отвержения папства к отвержению Евхаристии и Христа, а затем от унитарианства к атеизму: это были легко нисходящие ступени в распаде веры. От религиозного к социальному бунту, от тезисов Лютера к Крестьянской войне, от Кальвина к Кромвелю, от левеллеров к регоператору: это были скользкие ступени распада общественного порядка и мира. Только религия авторитета могла дать санкцию морали, стабильность государству и силу человеческому духу перед лицом недоумения, утраты и смерти.
Это был мощный аргумент, впечатляющий образованностью и красноречием, содержащий страницы, не превзойденные во французской прозе той эпохи, за исключением полемики и "Пенсеи" Паскаля. Он мог бы иметь больший успех, если бы его обращение к разуму не было заглушено обращением к силе в варварстве Отмены. В протестантских странах появилась сотня опровержений, обличающих притворство разума в человеке, который одобрял разорение, изгнание, конфискацию и рабство на галерах как аргументы в пользу католического христианства. И, - спрашивали возражающие, - разве в католицизме тоже нет разногласий? Какое столетие прошло без раскола в Церкви - римские католики, греческие католики, армянские католики, униаты? Разве не враждовали в тот момент янсенисты из Порт-Рояля со своими собратьями из Общества Иисуса? Разве галликанское духовенство, возглавляемое самим Боссюэ, не вело ожесточенные споры с ультрамонтанами, вплоть до раскола с Римом? Не так ли. Боссюэ боролся с Фенелоном?
VIII. ФЕНЕЛОН: 1651-1715
Благородного происхождения и с тремя именами, Франсуа де Салиньяк де Ла Мот-Фенелон был ортодоксален и честолюбив, епископ и придворный, королевский воспитатель и мастер прозы, но во всем остальном ему было не до Боссюэ. Сен-Симон был впечатлен:
Очень высокий, худой мужчина, хорошо сложенный, бледный, с крупным носом и глазами, в которых вспыхивали огонь и ум. Его физиономия, казалось, состояла из противоречий, но почему-то эти противоречия не были неприятны. Она была серьезной и в то же время галантной, серьезной и в то же время веселой; она в равной степени выражала доктора, епископа и аристократа; и, прежде всего, в его лице, как и в нем самом, чувствовались деликатность, скромность и, в высшей степени, благородство духа. Требовалось усилие, чтобы оторвать взгляд от его лица. 116
Мишле считал его "немолодым человеком с момента своего рождения" (un peu vieux dès sa naissance). 117- "немного старым от рождения" - плодом последнего расцвета стареющего сеньора в Перигоре, который, под стоны своих взрослых сыновей, женился на бедной, но благородной демуазель. Новорожденный сын был лишен средств к существованию, поскольку был посвящен в церковь. Воспитанный матерью, он приобрел почти женское изящество речи и деликатность чувств. Получив хорошее классическое образование от воспитателя и парижских иезуитов, он стал не только священником, но и ученым. Он мог переброситься языческими цитатами с любым еретиком, а писал по-французски нервно, деликатно и изысканно, на другом конце шкалы от мужественного и ротозейного ораторского искусства Боссюэ.
Рукоположенный в двадцать четыре года (1675), он вскоре стал настоятелем монастыря новых католиков, где перед ним стояла трудная задача примирить с римской верой молодых женщин, недавно отделившихся от протестантизма. Они слушали его сначала неохотно, потом смиренно, потом с нежностью, потому что в Фенелона легко было влюбиться, а он был единственным доступным мужчиной.
