Баифа, Реми Белло, Этьена Жоделя и Понтуса де Тиара; к ним присоединился также ученый Жан Дорат, чьи лекции по греческой литературе в Коллеж де Франс и Коллеж де Кокере воспламенили их энтузиазмом к лирическим певцам Древней Греции. Они назвали себя "Бригадой" и поклялись спасти французскую музу от грубых рук Жана де Мена и Рабле, а также от вольных мер Вийона и Маро. Они отворачивались от буйного языка и приватной мудрости Гаргантюа и Пантагрюэля; они не находили классической сдержанности в этих беспорядочных глаголах и прилагательных, в этих копрофилических экстазах, не чувствовали красоты формы в женщине, природе или искусстве. Враждебно настроенный критик, увидев их семерых, окрестил их La Pléiade. Их победа превратила это слово в знамя славы.
В 1549 году Дю Белле провозгласил лингвистическую программу Бригады в "Защите и иллюстрации французского языка". Под защитой он подразумевал, что французский язык сможет выразить все то, что произносили классические языки; под иллюстрацией он подразумевал, что французский язык может приобрести новый блеск, может стать ярче и отполированнее, отбросив грубую речь распространенной французской прозы, баллады, хороводы, вирши французской поэзии, очистившись и обогатившись за счет импорта классических терминов и изучения классических форм, как у Анакреона, Феокрита, Вергилия, Горация и Петрарки. Ведь для Плеяды Петрарка уже был классиком, а сонет - самой совершенной из всех литературных форм.
Пьер де Ронсар воплотил в своих стихах идеалы, которые Дю Белле озвучил в великолепной прозе. Он происходил из недавно возвысившейся семьи; его отец был метрдотелем Франциска I, и некоторое время Пьер жил при блестящем дворе. Он последовательно был пажом дофина Франциска, затем Мадлен, вышедшей замуж за Якова V Шотландского, затем экюйером или оруженосцем будущего Генриха II. Он предвкушал военные подвиги, но в шестнадцать лет начал глохнуть. Он отбросил меч и взялся за перо. Случайно он познакомился с Вергилием и увидел в нем совершенство форм и речи, еще неизвестное во Франции. Дорат перевел его с латыни на греческий, научил читать Анакреона, Эсхила, Пиндара, Аристофана. "О учитель!" - вскричал юноша, - "почему вы так долго скрывали от меня эти богатства?" 38 В двадцать четыре года он познакомился с Дю Беллеем. С тех пор он посвящал свое время песням, женщинам и вину.
Его "Оды" (1550) завершили лирическое восстание. Они откровенно подражали Горацию, но ввели оду во французскую поэзию и стояли на собственных ногах в чистоте языка, элегантности фразы, точности формы. Двумя годами позже, в 183 сонетах "Любви", он взял за образец Петрарку и достиг изящества и утонченности, никогда не превзойденных во французской поэзии. Он писал для того, чтобы его пели, и многие его стихи были положены на музыку при его жизни, некоторые - такими известными композиторами, как Жаннекен и Гудимель. Он предлагал женщинам, за которыми ухаживал, старое приглашение играть, пока красота сияет, но даже в этой древней теме он вносил оригинальные нотки, как, например, когда предупреждал одну благоразумную девушку, что она когда-нибудь пожалеет о том, что упустила возможность быть соблазненной столь известным бардом:
Когда вы станете молодыми, в день, в час, в час, когда вы будете в чаду,
Присядьте перед огнем, чертыхаясь и причмокивая,
Напевая мои стихи, вы погрузитесь в них:
Ронсар воспевает время, когда я была красива.
Lors vous n'aurez servante oyant telle nouvelle,
Desia sous le labeur à demi soummeilant,
Qui au bruit de son nom ne s'aille reveillant,
Bénissant votre nom de louange immortelle.
Je serai sous la terre et, fantôme sans os,
Par les ombres myrteux je prendrai mon repos;
Vous serez au foyer une vieille accroupie,
Regrettant mon amour et votre fier dédain.
Vivez, si m'en croyez, n'attendez à demain;
Cueillez dès aujourd'hui les roses de la vie*
Возвышенность стиля как нельзя лучше подходила ко двору Екатерины Медичи, которая привезла во Францию итальянскую свиту с Петраркой в книгах. Новый поэт - плохо слышащий, но с гордой осанкой, с мужественной фигурой, золотыми волосами и бородой, с лицом Праксителя Гермеса - стал фаворитом Екатерины, Генриха II, Марии Стюарт, даже Елизаветы Английской, которая, будучи его семнадцатилетней кузиной, прислала ему бриллиантовый перстень. Греко-римская мифология Плеяды приветствовалась; когда поэты говорили об Олимпе, двор признавал комплимент;39 Генрих стал Юпитером, Екатерина - Юноной, Диана - Дианой, а скульптура Гужона подтвердила это сравнение.
После смерти Генриха Карл IX продолжил дружить с Ронсаром, но не совсем удачно, так как молодой монарх хотел, чтобы эпос о Франции сравнялся с "Энеидой". "Я могу дать смерть, - писал королевский простак, - но вы можете дать бессмертие". 40 Ронсар начал "Франсиаду", но обнаружил, что его муза слишком мало дышит для столь долгого пробега; вскоре он отказался от притворства и вернулся к лирике и любви. Он мирно дожил до преклонных лет, защищенный от шума мира, безопасно консервативный в политике и религии, почитаемый молодыми менестрелями и уважаемый всеми, кроме смерти. Она пришла в 1585 году. Он был похоронен в Туре, но Париж устроил ему олимпийские похороны, на которых все знатные люди столицы промаршировали, чтобы услышать, как епископ произносит погребальную песнь.
Поэты, называвшие его принцем, выпустили множество томов стихов, нежных, но мертвых. Большинство из них, как и их хозяин, были язычниками, которые вольно или невольно исповедовали католическую ортодоксию и презирали моралистов-гугенотов. Как бы ни были бедны эти поэты по карману, они были аристократами по гордости, иногда по крови, и писали для круга, у которого хватало досуга, чтобы наслаждаться формой. В ответ Рабле высмеивал их педантизм, подневольное подражание греческим и римским метрам, фразам и эпитетам, тонкие отголоски античных тем, петрарковские затеи и причитания. В этом конфликте между натурализмом и классицизмом решалась судьба французской литературы. Поэты и трагические драматурги Франции выберут прямой и узкий путь совершенной структуры и чеканного изящества; прозаики будут стремиться понравиться только силой содержания. Поэтому французская поэзия до революции не поддается переводу; ваза формы не может быть разбита, а затем переделана по чужому образцу. Во Франции XIX века эти два потока встретились, полуправда слилась, содержание поженилось с формой, и французская проза стала верховной.
VII. УАЙЕТТ И СЮРРЕЙ
Не как наводнение, а как река, текущая через множество выходов к морю, влияние Италии прошло через Францию и достигло Англии. Ученость одного поколения вдохновляла литературу следующего; божественное откровение Древней Греции и Рима стало Библией эпохи Возрождения. В 1486 году пьесы Плавта были поставлены в
