качестве независимые субъектов, правомочных вести междоусобные войны. Поскольку в ослабленной форме это отражает исходную политическую организацию человечества, федерализм сохраняет некоторые преимущества этой структуры, и в силу этого часто выгоден национальному государству. Это не менее верно и для имперского государства, которое видит, что выгодно разрешить своим нациям-субъектам сохранять определенный контроль в ряде сфер, и по этой причине часто создает федеральную структуру того или иного типа - так персы даровали евреям военную и правовую автономию в районе Иерусалима, а британцы американских колоний получили автономию в рамках своей империи. Но делегирование полномочий в рамках федеральной системы никогда не означает предоставление независимости управляемым племенам или народам. Это не является независимостью, ибо правительство, сидящее на вершине федеральной структуры, по-прежнему определяет надлежащий уровень делегированных полномочий.
И когда это федеральное правительство находит, что сфера делегированных полномочий слишком обширна, оно находит подходящие обоснование для ее урезания; если не сегодня, так завтра. Это было неоднократно продемонстрировано в США, возможно, самом знаменитом эксперименте по созданию федерального правительства. Как известно, тринадцать американских колоний первоначально провозгласили свою независимость от Великобритании в качестве коалиции независимых государств. Это означало, что, как в древнем Израиле или в греческой системе городов-государств, независимость оставалась в руках каждого племени. Мудрейшие из американцев, понимая, что они разделяют общий язык, законы, религию и историю, и стремясь предотвратить возможность постоянных войн между бывшими колониями, объединили их в единое национальное государство. Конституция, предложенная в 1787 году, допускавшая это объединение в американское национальное государство, носила федеративный характер, сохраняя широкие полномочия для 13 государств-членов. Но как только национальное правительство сформировалось, оно неизбежно стало считать себя ответственным за материальное процветание, внутреннюю целостность и культурное наследие нации в целом, и действовало согласно этому пониманию. Президент Томас Джефферсон, например, сделал все, что было в его силах, чтобы низвергнуть протестантский порядок (конституционный и религиозный) в Массачусетсе и Коннектикуте, считая его угрозой культурному наследию всей нации. Авраам Линкольн пошел еще дальше, начав войну против отделения южных штатов и утверждаемого ими ужасающего права на рабовладение. Одно федеральное правительство за другим боролись с практикой мормонов штата Юта, пока, наконец, не ликвидировали ее. Позже федеральное правительство вмешалось во внутренние дела непокорных штатов с целью отменить расовые законы, обеспечить соблюдение единых национальных моральных норм в отношении таких вопросов, как библейское образование, молитвы в государственных школах, аборт и гомосексуальные браки. Легко перечислить множество иных примеров.
На протяжении всей истории американского федерализма национальное правительство использовало имеющиеся в его распоряжении силы, дабы заставить штаты привести свою конституционную и религиозную практику в рамки приемлемого с его точки зрения поведения. Первоначально обещанное широкое самоопределение на уровне штатов было постепенно отнято. Я считаю расовое притеснение чернокожих американского Юга особенно позорным и сочувствую шагам, предпринятым для его искоренения. Тем не менее, стоит признать, что аннулирование шаг за шагом национальным правительством прав и свобод, зарезервированных для штатов в письменной Конституции и Билле о правах, говорит нам о природе федерального правительства в целом. Нет оснований полагать, что любая иная федеральная схема правления может быть более терпимой и успешной, чем американская. На американском примере мы узнаем, что самоопределение федеративных племен или единиц (таких как конгрегация государств Новой Англии, рабовладельческих южных штатов и мормонов Юты) не будет позволено, если должностные лица федерального правительства признают такое самоопределение угрозой материальному процветанию, целостности или культурному наследию нации в целом.
Независимо от того, насколько великодушна созданная федеральная система, и насколько однозначно основополагающие конституционные документы провозглашают определенные права федеративных племен, в конечном итоге, официальные фигуры национального (федеративного) правительства являются теми, кто определяют уровень прав и полномочий, делегируемых племенам или другим субъединицам, и эти полномочия будут урезаны или отменены под давлением, если это кажется необходимым в соответствии с мнением о благе нации, циркулирующим в национальном правительстве. Американский случай являлся крайне благоприятным для щедрого делегирования полномочий в рамках федеративной структуры: штаты, объединенные американским федерализмом, разделяли английский язык, наследие общих законов, протестантскую религию, совместную историю борьбы против врагов и конечный триумф. Их можно было относительно легко считать одной нацией, связанной узами взаимной лояльности. По сравнению с этим, международная федерация, предлагаемая философами и государственными деятелями, является значительно более сложным предприятием. Они предполагают, что федеральный режим может быть создан для объединения наций, не имеющих общего языка, законов и религии, и никакой истории объединенной борьбы с общим врагом. Таким образом, различия между этими федеративными странами будут радикально более выраженными, чем различия между американскими штатами. И когда эти разногласия неизбежно проявятся и приведут к политической конфронтации, правительство федерации столкнется с двумя альтернативами: либо у нее будут ресурсы и решимость, необходимые для навязывания своей воли подчиняющимся ей непокорным народам, и в этом случае мы получим имперское государство во всех смыслах. Или у него не хватит ресурсов и решимости навязать свою волю, и в этом случае федерация снова развалится на составляющие народы, точно так же, как американская федерация распалась бы, если бы ее руководство не захотело принуждать составляющие ее штаты. Это то, что мы видим в наиболее известном современном эксперименте с международной федерацией - примере Европейского Союза.
Основанный на Маастрихтском Договоре 1992 года, ЕС объединяет десятки ранее независимых стран по принципу "субсидиарности" (средневековый католический термин, который теперь все чаще используется вместо американского слова "федерализм", попахивающий библейской коннотацией). Договор объявляет намерения его участников следующим образом:
...В областях, не входящих в его исключительную компетенцию, Сообщество принимает меры в соответствии с принципом субсидиарности только в том случае, если цели предлагаемых действий не могут быть в достаточной степени достигнуты государствами-членами, и потому масштаб и последствия предлагаемых действий лучше всего будут достигнуты Сообществом...
Здесь Маастрихтский договор прямо говорит о том, о чем американская конституция оставалась уклончиво неоднозначной: европейское правительство будет принимать решения касательно своих дочерних государств, как по вопросам, принадлежащим ему по договору, так и по вопросам, где "цели предлагаемого действия ... [могут быть] лучше достигнуты Сообществом". Поскольку решение о том, какие цели могут быть лучше достигнуты федеральным правительством Европы, находится в руках официальных лиц этого правительства, нет препятствий для постоянного скукоживания власти государств-членов, кроме самоограничения тех самых официальных лиц. Поскольку подобная сдержанность не имела места быть, бюрократы ЕС, поддерживаемые федеральными европейскими судами, последовательно расширяли свои полномочия в отношении стран-членов в таких областях, как политика в области экономики, труда и занятости, здравоохранения, связи, образования, транспорта, окружающей среды и городского планирования. Таким образом, европейский принцип субсидиарности это не что иное, как эвфемизм для империи: дочерние страны Европы являются независимыми настолько,
