капелле были открыты для публики, использовал эту возможность для разжигания лютеранских страстей против кальвинистов. Настроение в Берлине стало настолько напряженным, что вице-король Бранденбурга обратился к Анне с официальной жалобой и настоял на том, чтобы он покинул страну. Но Мейснер продолжал свои попытки (как он сам выразился) "сдуть кальвинистскую саранчу". В качестве символического жеста Анна уложила труп своего мужа в лютеранском стиле с распятием в одной руке - деталь, которая предсказуемо придала достоверности слухам о том, что курфюрст отрекся от кальвинизма и на смертном одре перешел в лютеранство.8 Только после смерти Анны в 1625 году семья курфюрстов достигла определенной конфессиональной гармонии. Родившийся в 1620 году Фридрих Вильгельм (будущий Великий курфюрст) стал первым принцем Гогенцоллернов, выросшим в полностью кальвинистской нуклеарной семье.
Потребовалось много времени, чтобы эмоции улетучились из лютеранско-кальвинистского противостояния. Уровень напряженности колебался в зависимости от прилива и отлива конфессиональной полемики. В 1614-17 годах споры об обращении Иоанна Сигизмунда породили не менее 200 книг и памфлетов, циркулировавших в Берлине, а распространение лютеранских трактатов, осуждающих кальвинизм, оставалось проблемой на протяжении всего столетия.9Необходимо было позаботиться о том, чтобы династические церемонии соответствовали ожиданиям обеих конфессий. С точки зрения публичных церемоний и символики Бранденбург-Пруссия превратилась в биконфессиональное государство.
Взгляд нового курфюрста на эти вопросы был неоднозначным. С одной стороны, он неоднократно заверял своих лютеранских подданных, что не намерен принуждать к совести ни одного подданного.10 С другой стороны, он, по-видимому, лелеял надежду, что оба лагеря оставят в стороне свои разногласия, как только достигнут более полного и истинного понимания позиций друг друга (под этим он на самом деле подразумевал: если только лютеране смогут лучше понять позицию кальвинистов). Фредерик Вильгельм надеялся, что биконфессиональная конференция будет способствовать "дружеской и мирной дискуссии". Лютеране были настроены скептически. Они считали, что подобные дискуссии открывают путь к безбожному синкретизму. Духовная война и конфликт", - угрюмо отмечали лютеранские священнослужители Кенигсберга в совместном письме от апреля 1642 года, - были предпочтительнее "союза истинного учения с заблуждением и неверием".11 Вполне предсказуемо, что конференция лютеранских и кальвинистских богословов, которая действительно собралась в 1663 году в берлинском дворце курфюрста, лишь обострила разногласия между двумя лагерями и привела к новой волне взаимных обличений.
На протяжении всего царствования, и особенно с начала 1660-х годов, курфюршеская администрация пыталась сохранить мир, запрещая теологическую полемику. Согласно "эдикту о веротерпимости", изданному в сентябре 1664 года, кальвинистским и лютеранским священнослужителям предписывалось воздерживаться от взаимных пререканий; все проповедники должны были выразить свое согласие с этим приказом, подписав и вернув заранее разосланный ответ. В Берлине два проповедника, отказавшиеся это сделать, были немедленно уволены с работы; напротив, один проповедник, подчинившийся приказу, встретил такую недоброжелательность со стороны прихожан, что его проповеди оставались без внимания до самой его смерти, последовавшей вскоре после этого. Среди тех, кто был отстранен от работы за отказ подписаться, был Пауль Герхардт, величайший из лютеранских гимнистов.12 Самым ярким инцидентом стал арест и заключение в тюрьму Давида Гигаса, лютеранского проповедника в церкви Святого Николая в Берлине. Сначала Гигас подписал и вернул правительственную анкету. Однако, столкнувшись с мятежом своих прихожан, он отказался от своих обязательств и выступил с зажигательной проповедью на Новый год 1667 года, в которой предупредил, что религиозное принуждение провоцирует "мятежи и несчастливые войны". Гигас был арестован и отправлен в крепость Шпандау.13
Если в землях Гогенцоллернов конфессиональный раскол оставался актуальным вопросом, то отчасти потому, что он был вплетен в политическую борьбу между центральной администрацией и носителями провинциальной власти. В борьбе с укоренившимися местными привилегиями государь оказывался лицом к лицу с лютеранской элитой, ревниво отстаивавшей свои права и враждебно относившейся к незнакомой конфессиональной культуре центрального правительства. В этих условиях лютеранство, поддерживаемое институционально сетью местного церковного патроната, стало идеологией провинциальной автономии и сопротивления центральной власти. Курфюрст, со своей стороны, не переставал работать над укреплением позиций кальвинистского меньшинства в землях Гогенцоллернов - подавляющее большинство из примерно 18 000 протестантских иммигрантов, прибывших в земли Гогенцоллернов из Франции, Пфальца и швейцарских кантонов, были приверженцами реформатской веры. Их присутствие способствовало распространению влияния религии курфюрста за пределы узких рамок двора, но в то же время вызывало протесты и жалобы со стороны лютеранской элиты. Таким образом, конфликт между центром и периферией, который мы ассоциируем с "эпохой абсолютизма", приобрел в Бранденбурге-Пруссии характерный конфессиональный привкус.
Часто отмечается, что статус меньшинства династии и ее кальвинистов вынуждал политические власти курфюршества проводить политику терпимости в религиозных вопросах. Таким образом, терпимость была "объективно" встроена в практику управления.14 Она также навязывалась провинциальным властям в качестве принципа управления, где это было возможно. Например, в 1668 году, спустя пять лет после того, как эстеты герцогской Пруссии официально признали его суверенитет на этой территории, Фридриху Вильгельму наконец удалось заставить три города Кёнигсберга разрешить кальвинистам приобретать собственность и становиться гражданами.15 Конечно, это была толерантность в очень узком смысле. Это был скорее вопрос исторической случайности и практической политики, чем принципа. Поскольку она не имела ничего общего с понятием прав меньшинства в современном смысле, ее не обязательно было переносить на другие меньшинства. Например, Фридрих Вильгельм был против веротерпимости католиков на основных территориях Бранденбурга и Восточной Померании, но он принял ее в герцогской Пруссии и в Рейнской области Гогенцоллернов, где католики пользовались защитой исторических договоров. Знаменитый Потсдамский эдикт (1685), которым Фридрих Вильгельм открыл двери своих земель для гугенотских (кальвинистских) беженцев, бежавших из Франции, стал ударом по терпимости против преследований. Но в том же эдикте была статья, запрещающая бранденбургским католикам посещать мессы в часовнях домов французских и имперских послов. В 1641 году, когда маркграф Эрнест, вице-король Бранденбурга, предложил Фридриху Вильгельму рассмотреть возможность возвращения евреев (изгнанных из курфюршества в 1571 году) в качестве средства облегчения финансового бремени войны, тот ответил, что лучше оставить все как есть - у его предков должны были быть "веские причины для истребления евреев из нашего курфюршества".16
Однако есть признаки того, что своеобразная конфессиональная география его земель все же постепенно подталкивала курфюрста к более принципиальной приверженности веротерпимости. Он неоднократно отказывался от намерения принуждать к совести своих подданных и в Политическом завещании 1667 года предписывал своему преемнику любить всех своих подданных одинаково, независимо от их вероисповедания. Он поддерживал принятие в герцогскую Пруссию нонконформистских протестантских сект, спасавшихся от преследований в соседней католической Польше, и был готов терпимо относиться к частному исповеданию их религии. В поздние годы он даже поощрял иммиграцию евреев. На территориях Клеве и Марка существовала небольшая еврейская община, но евреям было запрещено селиться
