Прато (если только Вазари и традиция не ошибаются) он влюбился в Лукрецию Бути, монахиню или подопечную монахинь; он уговорил настоятельницу позволить Лукреции позировать ему в образе Девы Марии; вскоре они сбежали. Несмотря на упреки и призывы отца, она осталась с художником в качестве его любовницы и модели, сидела для многих Девственниц и родила ему сына, знаменитого впоследствии Филиппино Липпи. Смотрители собора в Прато не стали препятствовать Филиппо в его приключениях и в 1456 году поручили ему расписать хор фресками, иллюстрирующими жизнь святых Иоанна Крестителя и Стефана. Эти картины, ныне сильно пострадавшие от времени, были признаны шедеврами: совершенные по композиции, богатые по цвету, живые по драматизму, достигающие кульминации на одной стороне хора с танцем Саломеи, на другой - с побиванием камнями Стефана. Задача показалась Филиппо слишком утомительной для его подвижности; дважды он сбегал от нее. В 1461 году Козимо уговорил Пия II освободить художника от монашеского обета; Филиппо, похоже, считал себя освобожденным и от верности Лукреции, которая больше не могла изображать девственницу. Надзиратели Прато исчерпали все способы вернуть его к фрескам; наконец, спустя десять лет после начала работы, его побудил закончить ее Карло Медичи, незаконнорожденный сын Козимо, ныне апостольский нотариус. В сцене погребения Стефана Филиппо проявил все свои способности: обманчивая перспектива архитектурного фона, резко индивидуализированные фигуры, окружающие труп, крепкие пропорции и спокойное ротозейное лицо бастарда Козимо, читающего службу по усопшему.
Несмотря на его сексуальные отклонения и, возможно, благодаря его приятной чувствительности к женской красоте, лучшими картинами Филиппо были изображения Богородицы.* Им не хватает неземной духовности мадонн Анджелико, но они передают глубокое чувство мягкой физической красоты и бесконечной нежности. В картине Фра Липпо Святое семейство превратилось в итальянскую семью, окруженную домашними происшествиями, а Богородица приобрела чувственную прелесть, предвещающую языческий Ренессанс. К этим женским чарам Филиппо в своих "Мадоннах" добавил воздушную грацию, которая перешла к его ученику Боттичелли.
В 1466 году город Сполето пригласил его вновь рассказать историю Девы Марии в апсиде своего собора. Он добросовестно трудился, пыл его остыл; но силы его угасли вместе со страстью, и он не смог повторить совершенства своих фресок в Прато. Во время этих усилий он умер (1469), отравленный, как думал Вазари, родственниками девушки, которую он соблазнил. Эта история неправдоподобна, так как Филиппо был похоронен в соборе Сполето, и там же, несколько лет спустя, его сын, по заказу Лоренцо Медичи, построил для отца великолепную мраморную гробницу.
Каждый, кто создает красоту, заслуживает памяти, но мы должны с постыдной поспешностью пройти мимо Доменико Венециано и его предполагаемого убийцы Андреа дель Кастаньо. Доменико был вызван из Перуджи (1439) для росписи фресок в Санта-Мария-Нуова; в помощниках у него был многообещающий юноша из Борго Сан-Сеполькро - Пьеро делла Франческа; и в этих работах - ныне утраченных - он сделал один из самых ранних флорентийских экспериментов с красками, смешанными с маслом. Он оставил нам один шедевр - "Женский портрет" (Берлин) с взметнувшимися вверх волосами, тоскливыми глазами, навязчивым носом и выпуклой грудью. По словам Вазари, Доменико обучил новой технике Андреа дель Кастаньо, который также занимался росписью стен в Санта-Мария-Нуова. Соперничество могло омрачить их дружбу, так как Андреа был мрачным и вспыльчивым человеком; Вазари рассказывает, как он убил Доменико; но другие записи говорят о том, что Доменико пережил Андреа на четыре года. Андреа прославился благодаря своей картине "Бичевание Христа" в монастыре Санта-Кроче, где его трюки с перспективой поразили даже его коллег-художников. В старом монастыре Сант-Аполлония во Флоренции спрятаны его воображаемые портреты Данте, Петрарки, Боккаччо, Фаринаты дельи Уберти, яркое изображение разбойника Пиппо Спана и Тайная вечеря (1450), которая кажется плохо нарисованной и безжизненной, но, тем не менее, могла подсказать идею или две Леонардо.
VIII. СМЕШАРИКИ
Чтобы почувствовать жизнь искусства во Флоренции времен Козимо, мы должны не только созерцать тех главных гениев, которых мы так поспешно помянули. Мы должны войти в боковые улочки и переулки искусства и посетить сотни магазинов и мастерских, где гончары лепили и расписывали глину, стеклодувы выдували или резали стекло в формы хрупкой прелести, а ювелиры превращали драгоценные металлы или камень в драгоценные камни и медали, печати и монеты, и тысячи украшений для платья или лица, дома или церкви. Мы должны слышать, как шумные ремесленники бьют или чеканят железо, медь или бронзу, создавая оружие и доспехи, сосуды, посуду и инструменты. Мы должны наблюдать, как краснодеревщики проектируют, вырезают, инкрустируют или покрывают дерево; граверы вырезают узоры на металле; другие работники высекают детали дымохода, или обрабатывают кожу, или вырезают слоновую кость, или производят тонкие ткани, чтобы сделать плоть соблазнительной или украсить дом. Мы должны войти в монастыри и увидеть терпеливых монахов, освещающих манускрипты, спокойных монахинь, сшивающих старинные гобелены. Прежде всего мы должны представить себе население, достаточно развитое, чтобы понимать красоту, и достаточно мудрое, чтобы оказывать почести, обеспечивать пропитание и стимулировать тех, кто посвящает себя ее созданию.
Гравировка на металле была одним из изобретений Флоренции, а ее Гутенберг умер в тот же год, что и Козимо. Томмазо Финигуэрра занимался чернением, то есть вырезал рисунки на металле или дереве, а пустоты заполнял черным составом из серебра и свинца. Однажды, гласит красивая история, на только что инкрустированную металлическую поверхность упал обрывок бумаги или ткани; вынув его, он обнаружил отпечаток узора. Эта история имеет признаки выдумки; в любом случае Финигуэрра и другие специально делали такие оттиски на бумаге, чтобы судить об эффекте выгравированных узоров. Баччо Бальдини (ок. 1450 г.), флорентийский ювелир, был, по-видимому, первым, кто стал снимать такие оттиски с металлических поверхностей, как средство сохранения и размножения рисунков художников. Боттичелли, Мантенья и другие художники поставляли ему эскизы. Поколение спустя Маркантонио Раймонди разработает новую технику гравировки, чтобы передать миру все, кроме цвета, картины эпохи Возрождения.
Мы оставили напоследок человека, который не поддается классификации и может быть понят как воплощенный синтез своего времени. Леон Баттиста Альберти прожил все фазы своего века, кроме политической. Он родился в Венеции в семье флорентийского изгнанника, вернулся во Флоренцию, когда Козимо был отозван, и влюбился в ее искусство, музыку, литературные и философские кружки. В ответ Флоренция прославила его как почти чудовищно совершенного человека. Он был красив и силен; преуспел во всех телесных упражнениях; мог, связав ноги, перепрыгнуть через стоящего человека; мог в большом соборе бросить монету далеко вверх, чтобы она звякнула о свод; развлекался тем, что укрощал диких лошадей и взбирался на горы. Он был хорошим певцом, выдающимся
