ее в том, что она вытеснила саму Библию. Считается, что более 4000 богословов, включая Альберта и Фому, написали комментарии к "Сентенциям".
Поскольку ломбардская книга отстаивала авторитет Писания и Церкви против притязаний индивидуального разума, она на полвека остановила продвижение рационализма. Но за эти полвека произошло странное событие, изменившее теологию. Как перевод научных и метафизических трудов Аристотеля на арабский язык в IX веке заставил мусульманских мыслителей искать примирения между исламской доктриной и греческой философией; И как влияние Аристотеля на еврейский ум в Испании в двенадцатом веке побудило Ибн Дауда и Маймонида искать гармонию между иудаизмом и эллинской мыслью, так и появление трудов Аристотеля в латинской одежде в Европе 1150-1250 годов побудило католических теологов попытаться синтезировать греческую метафизику и христианскую теологию. А поскольку Аристотель, казалось, был невосприимчив к авторитету Священного Писания, богословы были вынуждены использовать язык и оружие разума. Как бы улыбнулся греческий философ, увидев, что его мысли отдают дань уважения столько потрясших мир конфессий!
Но мы не должны преувеличивать влияние греческих мыслителей в стимулировании расцвета философии в этот период. Распространение образования, оживление дискуссий и интеллектуальной жизни в школах и университетах двенадцатого века, стимулирование таких людей, как Росселин, Вильгельм из Шампо, Абеляр, Вильгельм из Конша и Иоанн Солсберийский, расширение горизонтов в результате крестовых походов, растущее знакомство с исламской жизнью и мыслью на Востоке и Западе - все это могло бы породить Аквинского, даже если бы Аристотель оставался неизвестным; И действительно, индустрия Аквинского была вызвана не любовью к Аристотелю, а страхом перед Аверроэсом. Уже в двенадцатом веке арабские и еврейские философы оказывали влияние на христианскую мысль в Испании. Аль-Кинди, аль-Фараби, аль-Газали, Авиценна, Ибн Габироль, Аверроэс и Маймонид вошли в латинскую Европу через те же двери, которые открыли Платон и Аристотель, Гиппократ и Гален, Евклид и Птолемей.
Такое вторжение чужой мысли стало для незрелого Запада ментальным шоком первого порядка. Не стоит удивляться тому, что поначалу оно было встречено попыткой подавления или отсрочки; мы должны скорее восхититься тем удивительным подвигом адаптации, с помощью которого старое новое знание было впитано в новую веру. Первоначальное воздействие "Физики" и "Метафизики" Аристотеля и комментариев Аверроэса, которые достигли Парижа в первом десятилетии XIII века, поколебало ортодоксальность многих студентов; а некоторые ученые, такие как Амальрик из Бена и Давид из Динанта, были вынуждены атаковать такие основные доктрины христианства, как сотворение мира, чудеса и личное бессмертие. Церковь подозревала, что проникновение арабо-греческой мысли на юг Франции ослабило ортодоксальность среди образованных слоев населения и ослабило их волю к борьбе с альбигойской ересью. В 1210 году церковный собор в Париже осудил Амальрика и Давида и запретил читать "Метафизику и натурфилософию" Аристотеля, а также "комментарии" к ним. Поскольку запрет был повторен папским легатом в 1215 году, можно предположить, что декрет 1210 года стимулировал чтение этих запрещенных в иных случаях произведений. Четвертый Латеранский собор разрешил преподавание работ Аристотеля по логике и этике, но запретил все остальные. В 1231 году Григорий IX дал отпущение грехов магистрам и ученым, которые не подчинились этим эдиктам, но возобновил эдикты "временно, до тех пор, пока книги философа не будут изучены и изгнаны". Три парижских магистра, назначенные следить за дезинфекцией Аристотеля, похоже, отказались от этой задачи. Запреты соблюдались недолго, так как в 1255 году "Физика", "Метафизика" и другие работы Аристотеля стали обязательным чтением в Парижском университете.19 В 1263 году Урбан IV восстановил запреты; но, видимо, Фома Аквинский заверил его, что Аристотеля можно стерилизовать, и Урбан не стал настаивать на своем вето. В 1366 году легаты Урбана V в Париже потребовали тщательного изучения трудов Аристотеля от всех кандидатов на получение степени в области искусств.20
Дилемма, вставшая перед латинским христианством в первой четверти XIII века, стала серьезным кризисом в истории веры. Ярость к новой философии была интеллектуальной лихорадкой, которую невозможно было контролировать. Церковь отказалась от попыток; вместо этого она направила свои силы на то, чтобы окружить и поглотить захватчиков. Ее верные монахи изучали этого удивительного грека, который разрушил три религии. Францисканцы, хотя и предпочитали Августина Аристотелю, приветствовали Александра Хейльского, который предпринял первую попытку согласовать "философа" с христианством. Доминиканцы всячески поощряли Альберта Магнуса и Фому Аквинского в том же начинании; и когда эти три человека закончили свою работу, казалось, что Аристотель стал безопасен для христианства.
III. ВОЛЬНОДУМЦЫ
Чтобы понять, что схоластика не была пустым нагромождением скучных абстракций, мы должны рассматривать тринадцатый век не как неоспоримое поле деятельности великих схоластов, а как поле битвы, на котором в течение семидесяти лет скептики, материалисты, пантеисты и атеисты боролись с богословами Церкви за обладание европейским разумом.
Мы уже отмечали наличие неверия у небольшого меньшинства европейского населения. Контакт с исламом через крестовые походы и переводы расширил это меньшинство в тринадцатом веке. Открытие того, что существует еще одна великая религия, породившая таких прекрасных людей, как Саладин и аль-Камиль, таких философов, как Авиценна и Аверроэс, само по себе было тревожным откровением; сравнительная религия не приносит пользы. Альфонсо Мудрый (1252-84 гг.) сообщал о распространенном неверии в бессмертие среди христиан Испании;21 Возможно, Аверроизм дошел до людей. На юге Франции в XIII веке появились рационалисты, утверждавшие, что Бог, создав мир, оставил его функционирование на усмотрение естественных законов; чудеса, по их мнению, невозможны; никакая молитва не может изменить поведение элементов; а возникновение новых видов обусловлено не специальным творением, а естественным развитием.22 В Париже некоторые вольнодумцы - даже некоторые священники - отрицали транссубстанцию;23 а в Оксфорде один преподаватель жаловался, что "нет такого идолопоклонства, как таинство алтаря".24 Ален Лилльский (1114-1203) отмечает, что "многие лжехристиане нашего времени говорят, что воскресения нет, поскольку душа погибает вместе с телом"; они цитируют Эпикура и Лукреция, принимают атомизм и делают вывод, что лучшее, что можно сделать, - это наслаждаться жизнью здесь, на земле.25
Городской индустриализм Фландрии, похоже, способствовал развитию неверия. В начале тринадцатого века мы видим Давида из Динанта, а ближе к его концу Сигера из Брабанта, возглавляющих сильно скептическое движение. Давид (ок. 1200 г.) преподавал философию в Париже и развлекал Иннокентия III своими тонкими диспутами.26 Он выступал с материалистическим пантеизмом, в котором Бог, разум и чистая материя (материя до получения формы) становились единым целым в новой троице.27 Его книга Quaternuli, ныне утраченная, была осуждена и сожжена Парижским собором в 1210 году. Тот же синод осудил пантеизм другого парижского профессора, Амальрика из Бена, который утверждал , что Бог и творение едины. Амальрик был вынужден отказаться
