– Протри глаза, служивый. Пусть твои люди не мнут мою одежду! Преславный Парфенокл не любит, когда его люди появляются в мятых плащах!
– Парфенокл? – недоверчиво переспросил Митраас. – Ты из свиты Парфенокла?
– Да, я его секретарь и свободный человек!
– Но ты учинил драку и должен платить пеню!
– Какую драку? Одумайся, достойный воин! Я наказывал раба того же Парфенокла! Или ты не знаешь, что рабам запрещено появляться нынче в порту?.. Вот я и хожу, кого замечу, того тростью по заду – и прочь отсюда! А этот благодаря тебе убежал! Ну ничего, на тебя я не донесу, а этот лысый вечером получит кашу из ясеневых палок!
Митраас озадаченно хмыкнул. Астиномы смущенно рассмеялись, их дубленые лица сморщились, но недоверие еще светилось в глазах всех троих, когда они ощупывали взглядами чистую одежду говорившего и его нагловато-уверенную физиономию. Так выглядят доверенные слуги, фавориты хозяев.
– Если хотите, я сделаю знак Парфеноклу, и он подойдет сюда!
– Нет, нет, что ты, почтеннейший!.. Только не шуми так, когда будешь выдворять из порта своих рабов! Лучше позови нас, мы поможем!
– Это иная речь, которую и слушать приятно, – усмехнулся щеголь снисходительно. – Идите. Будет надо – я покличу вас!
И, повернувшись спиной, он с независимым видом стал следить за движением в порту, продолжая грызть орехи и сорить шелухой.
Астиномы удалились. Поселяне переглянулись, они уже не смеялись, но с уважением поглядывали на такого властного и нарядного мужа, который состоит в свите самого Парфенокла и приказывает астиномам.
– Очень жаль, – прошептал тот, обратив взор в морскую даль, куда смотрели все. – Надо было выбить ему передние зубы! Помешали эти три мерина!.. А Митраас надушился дешевыми духами и воображает себя важной персоной!.. Хорошо, что меня не опознал!
Кто-то коснулся его руки. Он вздрогнул и повернул голову в невольном испуге.
Перед ним стоял один из астиномов.
– Ч…чего тебе? – с трудом выдавил щеголь, меняясь в лице.
– Господин, твой раб потерял накидку. Возьми ее! Накидка-то праздничная!
– Накидку?.. Фу ты! – Он перевел дух с облегчением. – Давай ее сюда. Раб пожалеет, что обронил ее! Он узнает, как терять хозяйские вещи!
В большом старом доме, бывшем когда-то рабской мастерской, а теперь лишь частично занятом под жилье, шло веселое столованье.
Здесь собрались друзья, мужи не старые, но уже перешагнувшие беспечный возраст юности. Шрамы на бородатых и выбритых лицах свидетельствовали о том, что большинство гостей побывало на войне и в походах. Небогатые одеяния, обветренные лица и далеко не холеные руки подтверждали их принадлежность к самым низам боспорского общества. Это были люди, которые, не располагая достатком, добывают кусок хлеба наемным трудом у богачей, морской службой, войной, а также не гнушаются и черной работой.
Всклокоченные головы и мешки под глазами у некоторых выдавали их слабость к горячительным напиткам. А немытые, запыленные одежды – их образ жизни, именуемый бездомностью. Но здесь все держались уверенно и с достоинством, говорили смело, пили и ели дружно, поглядывая на хозяина без приниженности, однако с уважением, как воины на своего дядьку.
Хозяин, тридцатилетний холостяк, отличался от гостей внешней опрятностью, чистыми руками и умением держаться дружественно, но с сознанием своего превосходства. На груди его красного хитона было вышито изображение трезубца. Его гладкое, сухощавое лицо было неправильным, нос слегка искривлен, волосы в живописном беспорядке по эллинской моде того времени. Широко расставленные глаза, веселые и внимательные, отражали живость характера и остроту мысли. Все поведение этого человека выражало одухотворенность наряду с некоторой артистической приподнятостью и молодцеватой манерой, явно рассчитанной на грубоватые вкусы друзей.
Он бражничал наряду со всеми, но пил умеренно и, по-видимому, следил, чтобы не перепились остальные. Показав на опечатанные амфоры, что стояли в углу на земляном полу, он сказал:
– Эти сосуды с лучшим вином мы раскупорим в последнюю минуту! А пока, эй, Антигона, принеси того бочкового кислого вина, которое у нас еще сохранилось!
Друзья, окружившие стол, встретили слова хозяина веселыми возгласами. Только один, сумрачный высокий человек с лицом помятым и заспанным после вчерашнего перепоя, зевнул и заметил ворчливо, не в такт с другими:
– Как бы не пришлось нам, о Асандр, наполнить пустые амфоры своей кровью!.. Не к добру видел я во сне, будто меня обняла черноволосая сирена!
– Черноволосая сирена?
Все притихли в раздумье, уставившись глазами на хозяина, словно задавая ему молчаливый вопрос: как он растолкует этот сон?
– Эге, друзья! – ответил тот с беспечным видом. – Разве когда-нибудь Флегонт предсказал нам хорошее? И перед битвой на льду он сулил нам гибель, а мы восторжествовали над врагом и живы поныне! Так и сейчас – пусть Флегонт видит свои зловещие сны, а мы будем думать об успехе нашего дела, а не о смерти!.. Все жертвы богам принесены, мы вправе надеяться на лучшее!
– А что дал нам успех на льду? – возразил Флегонт, почесываясь. – Старый Неоптолем все лавры и награды забрал себе, а о нас забыл!
– Это верно, – поддержали другие, отодвигая пустые кружки, – нас забыли, словно не мы пролили кровь за свободу священного города Пантикапея!
– Не оглядывайтесь на прошлое слезливо и не пугайтесь будущего! – возразил Асандр. – Вы же не беременные женщины, которые боятся оступиться! Нам не пристало трусить. Мы – воины, это знают все! А то дело, которое мы задумали, не противоречит ни законам Пантикапея, ни замыслам великого Митридата!
– Так-то так, – не унимался Флегонт, – да ведь мы не спросили согласия совета города! А старый хрыч Неоптолем тоже может косо взглянуть на такое своеволие!
– Какое же это своеволие? Совету известно, что мы образовали общество, именуемое братством эранистов. Совет уже утвердил наше братство и внес его в списки! Чего еще?
– Ты прав, это так. Но мы готовимся сегодня объявить совсем другое!
– Другое?.. Хотел бы я знать: почему мы не можем воздать хвалу великому Митридату и поклониться новому владыке Боспора – Махару, посланцу богоравного Митридата?
