Валка, тихий, симпатичный уездный городок, кишел войсками. В этой кутерьме на двух небритых солдат с измождёнными лицами и внимания-то никто не обратил. У дымящейся полевой кухни сунули недоверчиво глядевшему на них повару роты латышских стрелков котелки и, присев на перевёрнутую лодку, наслаждались горячей пшённой кашей с салом. Потом до самых сумерек шастали по берегу реки, высматривая подходящую лодку для переправы. Мост тщательно охранялся с обеих сторон, мышь не проскочит. Лодку нашли, даже с вёслами. Она была не на цепи с замком, просто привязана верёвкой к мосткам. Ближе к полуночи, когда город погрузился в ночной мрак и практически обезлюдел, тихо отчалили от берега и, стараясь не шлёпать вёслами по воде, поплыли к заветной цели – эстонской Валге.
Лодка, разгоняя ледовую шугу, прошуршала днищем по притопленным корягам и уткнулась носом в кусты ивняка. Офицеры с трудом выбрались по крутому скользкому берегу наверх и тут же были сбиты с ног, поставлены на колени, кто-то быстро и умело заломил им руки за спину, туго стянул тонкой верёвкой. В лица ударили фонарики. Пятеро вооружённых винтовками эстонцев в серо-зелёных кепи и перетянутых ремнями полупальто с погончиками окружили Павловского и Гуторова. Один из них, видимо, старший, ткнул в лоб Павловского холодным длинным стволом «маузера» и с сильным акцентом, растягивающим слова, проскрипел:
– Поо-паа-лись, бааль-шевии-стские шпии-ооны!
– Мы не шпионы! – выкрикнул Гуторов и тут же получил удар прикладом в спину.
Их притащили в какой-то холодный и сырой подвал с зарешёченными окнами и бросили на нары, покрытые вонючим тряпьём. Правда, обыскали поверхностно, отобрали только револьверы. Немецкие штык-ножи, спрятанные в голенищах сапог, и японский нож, хранившийся в потаённом кармане штанов Павловского, не нашли. Главное же, удалось сохранить офицерские документы, ордена, погоны, золотые монеты и камни, вшитые в рукава и полы шинелей. Офицеры оказались в камере предварительного заключения местного отдела полиции. Путаное время было.
3
Утром дрожавшего от холода Павловского привели на допрос. В маленьком, жарко натопленном кабинете стоял головокружительный аромат дорогого трубочного табака. За письменным столом сидел немолодой, интеллигентного вида мужчина в приличного вида тройке, белой сорочке с тёмным галстуком. Цвета одежды Павловский различить не мог, так как притороченная на крюк к потолку керосиновая лампа «семилинейка» освещала лишь половину кабинета. По гладко зачёсанным волосам с сединой на висках, очкам в дорогой оправе, элегантной дымящейся трубке в холёной руке человека можно было принять и за земского врача, и университетского профессора, и за средней руки коммерсанта.
– Присаживайтесь, – человек указал Павловскому на стул, говорил он тихо, почти без акцента. – Меня зовут Тоомас Тамм. Я – комиссар полиции города Валга. А вы, как я понимаю, большевистский агент? Или шпион? Как вам больше нравится.
– Вы отлично говорите по-русски. – Павловский дешёвым комплиментом пытался настроить комиссара положительно.
– Я тридцать лет служил в полиции России. В последние годы возглавлял сыскное отделение уездного управления полиции. Но мы отвлеклись.
– Господин комиссар, я похож на большевистского шпиона? – вопросом на вопрос ответил Павловский. Он встал и щёлкнул каблуками. – Честь имею представиться: ротмистр Псковского добровольческого корпуса Павловский Сергей Эдуардович. В последнее время исполнял должности военного коменданта Пскова и командира отдельного кавалерийского эскадрона.
Полицейский криво усмехнулся тонкими губами.
– Чем можете доказать?
Павловский хотел было тут же достать из подкладки шинели свои документы, но что-то его удержало. С минуту он сидел не шевелясь. «Если представить документы, – вертелось у него в голове, – где гарантии, что этот хлыщ просто возьмёт и порвёт их, а затем прикажет меня расстрелять? Нет уж, подождём». Он уверенно сказал:
– Насколько мне известно, в городке есть части моего корпуса. Вы можете через любого русского офицера направить запрос на имя командира корпуса полковника фон Нефа, который знает меня лично.
– Направим, конечно, направим. Только, полагаю, это будет лишним. Видите ли, все русские офицеры, сражавшиеся с красными в Риге, давно уже здесь, в Эстонии, или в районе Лиепаи, в частях Балтийского ландесвера. Где же, по-вашему, были вы?
– Мы с подпоручиком Гуторовым три недели добирались сюда.
Комиссар улыбнулся.
– И вы будете мне рассказывать, что без документов умудрились преодолеть по вражеской территории почти полтораста вёрст? Не морочьте мне голову. Лучше честно и откровенно признайтесь: каково ваше настоящее имя, кто вас послал и с какой целью?
– Господин комиссар, – Павловский еле сдерживал себя, – вы ошибаетесь. Мы офицеры. Вы даже можете сдать нас в русскую контрразведку, тем более что подпоручик Гуторов сам офицер контрразведки.
– Да, мы можем вас выдать русской контрразведке. Они с вами церемониться не станут, сразу расстреляют. Мы же предлагаем вам жизнь в обмен на информацию.
«Ага, – думал Павловский, – что вам не скажи, всё равно расстреляете. Надо отсюда уходить. Охрана невелика. Справимся».
– Хорошо, – согласился он, – дайте нам подумать. Отведите в камеру, накормите, принесите бумагу и карандаш. К вечеру можете вновь вызвать на допрос.
Тонкие губы комиссара расплылись в довольной улыбке.
– Приятно иметь дело с умными людьми, – комиссар позвонил в колокольчик, стоявший на столе.
Вошёл дюжий конвоир и отвёл Павловского в камеру. Гуторов бросился с расспросами:
– Сергей Эдуардович, ну что? Как?
Его на допрос не вызывали. Павловский кратко поведал о знакомстве с полицейским комиссаром и в заключение строго сказал:
– Надо бежать. Сегодня же. Поедим и отправимся к нашим. Конвоиров не убивать, иначе нам не жить, эстонцы не простят.
После полудня в камеру принесли несколько листов чистой бумаги и два карандаша, а чуть позже – две полных миски горячего и густого горохового супа с большими кусками свинины и крупными ломтями ржаного хлеба. Пообедав, офицеры сели за бумаги. По общему согласию каждый написал по отрывку из любимого литературного произведения: Гуторов – из рассказа Чехова «Дуэль», Павловский – из «Капитанской дочки» Пушкина.
Вечером на допрос никого не вызвали, за бумагами не приходили. Офицеры решили – ждать дольше нельзя. Гуторов громко заколотил в дверь. В камеру просунул голову заспанный часовой и недовольно что-то пробурчал по-эстонски. Павловский прижал его голову дверью, а затем схватил охранника за ремень и резким движением втащил в камеру. Гуторов сказал ошалевшему от страха эстонцу:
– Быстро раздевайся, камрад, и разувайся тоже.
Гуторов переоделся охранником, которого туго связали, воткнули в рот кусок грязной тряпки и шибанули для верности по голове прикладом. Свою шинель и одежду Гуторов связал ремнём в тюк и сунул его в руки Павловского.
– Придётся вам, господин ротмистр, малость потерпеть в роли пленного.
В холодную ночь улицы из тюрьмы выбрались без приключений, других часовых не оказалось. Город опустел, фонари не горели, лишь слабый свет, лившийся из окон домов, освещал узкие полоски тротуаров и брусчатку проезжей части. Бодрым шагом русский пленный и эстонский конвоир с винтовкой наперевес двинулись в противоположную сторону от реки, не зная наперёд, чем закончится их авантюра. На перекрёстке улиц их остановил эстонский патруль, что-то спросил. Гуторов в ответ, прикидываясь больным, невнятно промычал и, махнув на патруль рукой, подтолкнул Павловского в спину стволом винтовки. Патрульные, выругавшись, тоже махнули рукой и отвернулись.
Стояла чудесная ясная, но безлунная ночь с лёгким морозцем. Над ними сияла Большая медведица, а Млечный путь и вправду, будто напитавшийся свежим парным молоком, густой белой булкой улёгся по небу от края до края. Сухой снег похрустывал под сапогами. Что интересно – не лаяли собаки. Павловский уже давно заметил: во фронтовой полосе собаки вели себя скромно, тихо, не желая, видимо, быть замеченными и услышанными теми, кому этого не требовалось. Вдруг они резко остановились – где-то рядом послышалась русская речь. Голоса приближались. Через минуту из-за угла им навстречу вышла группа русских офицеров.
