несколько вертолётов.
— Кажется, штурм начался. — крикнул мне Большаков. — Бежим наверх!
Наверху Юлю заканчивал одевать Семён. Она уже начала двигаться и немного помогала ему.
— Всё прекрасно, — сообщил он Павлу, — Кажется, твоя дочь уместилась в кукле. Но психическое её состояние тебе придётся наблюдать. Я рекомендую найти на большой земле хорошего психолога, умеющего держать язык за зубами. И с докторами надо быть впредь осторожнее. А то они могут испугаться от неожиданности.
— Мы закончили с Фунтиком. Спасибо, Семён, я учту. — кивнул Павел Фёдорович. — Мы видели вертолеты.
— Да, я тоже их видел. Пора вам. Пора. Берите дочку и ступайте с богом. Я же тут пока приберусь.
Я проводил взглядом Павла Фёдоровича, бережно взявшего на руки свою дочь и понесшего её к выходу. Схватил свою сумку, потом опомнился.
— А может и ты с нами? — спросил я.
Но Семён только покачал головой.
— Не могу я. Сначала хотел было рассыпаться и стать безвредным пеплом. Как весь чёрный пух, после отключения сферы. Но теперь нет. После того, что я в первом корпусе узнал. Нельзя мне сейчас на пенсию уходить. Мирон далеко распустил свои щупальца и кто-то должен помешать ему.
— Но ведь есть Кузнецов. — сказал было я.
— Кузнецов — не выход. Он такой же мерзавец. Ну, может чуть получше. Если Кузнецову дать в руки такую власть, он тоже наворотит дел. Сейчас, возле них, должен находится человек который сможет сгладить углы и помочь людям выбраться из надвигающейся катастрофы. И потому я не уйду. Останусь в Солнечногорске. Посмотрю к чему всё приведёт.
Он увидел мое грустное лицо и улыбнулся.
— Не печалься. У тебя вся жизнь впереди. Не сомневаясь двигайся вперёд, и всё у тебя будет с Ниной замечательно. Чёрный пух рассыпался безвредным пеплом. Сегодня, множество хороших людей наконец обрели долгожданный покой и больше не плачут от горя, летая над провалом. Разве ради такого не стоило постараться?
— Наверное, стоило, — промямлил я, — Но Семён…
— Ты давай. Шуруй на станцию с Павлом. Вещи свои не забудь. Тебе, кстати, вместо снеговика Андрей подарок подсунул. Сказал, что на свадьбу для молодых.
Он посмотрел на лежавшее тело Андрея.
— Хороший он парень, жаль, что так нелепо погиб. Но, что поделать.
На прощание мы обнялись. Я отнес вещи в машину, но потом Большаков вспомнил, что Юля без обуви, и я поднялся наверх, взять сапоги. Пусть и не по размеру, но хотя бы на первое время. Вернувшись, я увидел странную картину — Семён перетащил тело Андрея на стол, и склонившись над ним, напевал поминальную песню уборщиков.
От зари и до зари смена наша тянется.
Жизнь проходит мимо нас — ты постой, красавица.
Просыпаемся в мечтах и спокойных мыслях,
Отряхнем с сапогов мы чужие жизни.
Все кто новый — встанут в строй
И заменят прежних.
Серебристый скафандр, чистые одежды
Черным пухом станем мы,
Нет у нас надежды.
Он стоял спиной ко мне. Я, стараясь его не беспокоить, взял сапоги и ушёл. Надеюсь, мне не доведется услышать эту песню снова. Проклятый Фунтик забрал жизнь ещё одного моего нечаянного друга. Прости меня, Андрей. Пусть я не разделял твоих взглядов по поводу больных аркатом, но ты был хорошим соседом, мы прошли вместе через корпуса. Ты не раз спасал меня от смерти там. И я не верю, что ты согласился пойти со мной, только потому что так захотел Семён и приказал Кузнецов. Надеюсь, душа твоя упокоится. Всё таки, я считаю тебя своим другом.
С такими мыслями я сел в машину Большакова и мы поехали по ухабам в сторону города.
— Чай готов. Тебе сколько сахару?
Я словно очнулся от полусна и очумело оглядел вагон. Что же это было? Сон? Реальность? Я словно заново пережил тот момент. Всё было таким настоящим… Большаков испуганно смотрел на меня, держа в руках кружки с горячим чаем.
— Наверное, у тебя голова до сих пор болит? — испуганно спросил он меня.
— Не очень. — соврал я, и машинально ощупал затылок. Знатно он меня вырубил. Шишка на голове была приличная.
Мы сидели и пили чай, тихо переговариваясь, чтобы не разбудить Юлю.
— Ты уж прости меня. Но так велела она. Так и сказала, делай что хочешь, но увези его отсюда. — говорил Большаков. — Я уж её уговаривал по всякому, не бросать тебя. Думаешь я не понимаю. Сам молодым был. И глупости порол, по молодости, побольше твоего. И влюблялся. Да что говорить. Вон — дочка моя, результат пылкой любви. Только она в жизни и осталась.
— Да понимаю я всё, но нельзя же так. Она могла лично мне рассказать. Я бы понял. У меня душа болит после такого, понимаете? — вздохнул я.
— Женщины и прямые пути не совместимы. Ты видел её ангелом. Да любая женщина хочет казаться ангелом в глазах любимого мужчины. Любой, самый малюсенький внешний недостаток может свести женщину с ума. А тут не малюсенький.
— Не говорите так. Не надо. — попросил я. — Только не про неё.
— Давай лучше историю расскажу. — предложил Большаков и, не спрашивая моего согласия, начал. — Работала у нас в институте одна молодая женщина…
Я уже не слушал. После чая меня разморило. Я, скрестив руки на груди, уткнулся себе подбородком в грудь и вновь погрузился то ли в дрему, то ли в воспоминания.
На вокзале мы бросили машину и кинулись в комендатуру. Нас дожидались. Военные проводили нас к нужному поезду. Кузнецов не пожалел для нас целый вагон. Вагон предназначался для военных, охраняющих опасные грузы. В нём имелся туалет, небольшая кухня, четыре двухъярусные кровати. И холодильник. Военные даже позаботились и выделили для нас небольшой запас продуктов. Первой ходкой мы перетащили дочь Большакова, которая еще не могла ходить. Уложили её на ближайшую койку. Я нервничал — Нины нигде не было. Самое обидное, что не было связи. У неё хоть заяц был. Семён бы мог с ней связаться через него. Но где теперь Семён? А мой снеговик — тю-тю. Погиб во благо общества. Большаков успокаивал меня, ещё было время. Но, когда вышли на площадь за вещами, увидели что выезды перекрываются грузовиками. Военные торопились. Многие были с оружием. Готовились занимать оборону.
— Что происходит? — дёрнул одного за рукав Павел Фёдорович.
— Колонна манекенов на подходе, и с ними какая-то хрень здоровая, вроде БТР, а вроде и нет. Уже один заслон снесли. Прячьтесь, пока не поздно.
Я в ужасе замер. А вдруг Нина сейчас там, пытается сюда пройти. А на пути эти манекены.
— Я останусь. —
