безвозмездно. Вольтер приветствовал реформы и опрометчиво предсказывал: "Я абсолютно уверен, что канцлер одержит полную победу, и что народу это понравится".103 Но народ не мог спокойно принять уничтожение такого древнего института, как парламенты; ничто так часто не порицается и так глубоко не любится, как прошлое. Большинство населения презирало новые суды как дополнительные инструменты королевской автократии. Дидро, хотя он и не питал иллюзий относительно парлементов, оплакивал их уход как "конец конституционного правительства..... В один миг мы перескочили от монархического государства к самому полному деспотизму".104 Одиннадцать пэров королевства и даже некоторые члены королевской семьи выразили свое неодобрение попытке Мопеу заменить парлементы. Видимых волнений в народе не было, но слова liberté, droits (законы) и légalité, которые в последнее время часто звучали в Парламенте, теперь переходили из уст в уста. Сатиры на развратного короля обрели новую дерзость и горечь. Плакаты призывали герцога д'Орлеана возглавить революцию.
Почти сами того не желая, парламенты, несмотря на свой консерватизм, оказались вовлечены в брожение революционных идей. Рассуждения Руссо, коммунизм Морелли, предложения Мабли, тайные собрания масонов, разоблачение Энциклопедией злоупотреблений в правительстве и церкви, стаи памфлетов, распространяемых по столице и провинциям - все это стояло в яростной оппозиции к притязаниям на абсолютную власть и божественное право со стороны бездействующего и сексуально распущенного короля. "Весь мир" - то есть общественное мнение - был в движении, как сила в истории.
До 1750 года основная тяжесть критики ложилась на церковь, но затем, подстегиваемая подавлением "Энциклопедии", она все чаще обрушивается на государство. Писал Гораций Уолпол из Парижа в октябре 1765 года:
Смеяться не модно. ...Добрые люди, им некогда смеяться. Сначала нужно снести Бога и короля, а мужчины и женщины, великие и малые, благочестиво участвуют в разрушении. ...Знаете ли вы, кто такие философы, и что означает этот термин? Во-первых, он охватывает почти всех, а во-вторых, означает людей, которые, поклявшись воевать против папства, ставят своей целью, многие из них, ниспровержение всей религии, а еще больше - уничтожение царской власти".105
Это, конечно, преувеличение; большинство философов (за исключением Дидро) были сторонниками монархии и боялись революции. Они нападали на дворянство и все наследственные привилегии; они указывали на сотни злоупотреблений и призывали к реформам; но они содрогались при мысли о передаче всей власти народу.106 Тем не менее Гримм писал в своей "Корреспонденции" за январь 1768 года:
Общая усталость от христианства, которая проявляется во всех частях света, и особенно в католических государствах; беспокойство, которое смутно будоражит умы людей и заставляет их нападать на религиозные и политические злоупотребления - [все это] явление, характерное для нашего века, как дух реформ был характерен для шестнадцатого, и оно предвещает скорую и неизбежную революцию.107
X. КОРОЛЬ УЕЗЖАЕТ
Людовику XV, как и Людовику XIV, не хватало искусства умереть в свое время. Он знал, что Франция ждет его исчезновения, но не мог смириться с мыслью о смерти. Австрийский посол сообщал в 1773 году: "Время от времени король делает замечания относительно своего возраста, здоровья и того страшного отчета, который он должен однажды предоставить Высшему существу".108 Людовик был мимолетно тронут уходом своей дочери Луизы-Марии в монастырь кармелиток, якобы для искупления грехов отца; там, как нам рассказывают, она мыла полы и стирала белье. Когда он пришел к ней, она упрекнула его за его образ жизни, умоляла его уволить Дю Барри, жениться на принцессе де Ламбаль и примириться с Богом.
Несколько его друзей умерли в последние годы царствования; двое из них, потеряв сердце, упали замертво у его ног.109 И все же он, казалось, получал какое-то жуткое удовольствие, напоминая престарелым придворным об их приближающейся кончине. "Сувре, - обратился он к одному из своих генералов, - ты стареешь; где ты хочешь быть похоронен?" "Сир, - ответил Сувре, - у ног вашего величества". Нам говорят, что этот ответ "заставил короля помрачнеть и задуматься".110 Мадам дю Оссе считала, что "более меланхоличного человека не рождалось".111
Смерть короля стала долгожданной местью, которую невольно осуществил пол, который он обожал и унижал. Когда его похоть сочла недостаточным даже Дю Барри, он взял в свою постель девушку, настолько юную, что она едва ли была девственницей; она несла в себе микробы оспы и заразила короля. 29 апреля 1774 года болезнь начала отмечать его. Три его дочери настаивали на том, чтобы остаться с ним и ухаживать за ним, хотя у них не было иммунитета. (Ночью они ушли, и Дю Барри занял их место. Но 5 мая король, желая принять таинства, мягко отстранил ее: "Теперь я понимаю, что серьезно болен. Скандал в Меце не должен повториться. Я в долгу перед Богом и своим народом. Поэтому мы должны расстаться. Отправляйтесь в замок герцога д'Эгийона в Рюэле и ждите дальнейших распоряжений. Пожалуйста, верьте, что я всегда буду относиться к вам с глубочайшей любовью".112
7 мая король в официальной церемонии перед судом заявил, что раскаивается в том, что устроил скандал своим подданным; но он утверждал, что "не должен отчитываться за свое поведение ни перед кем, кроме Бога".113 Наконец он приветствовал смерть. "Никогда в жизни, - сказал он своей дочери Аделаиде, - я не чувствовал себя более счастливым".114 Он скончался 10 мая 1774 года в возрасте шестидесяти четырех лет, процарствовав пятьдесят девять лет. Его труп, заразивший воздух, был поспешно доставлен в королевские хранилища в Сен-Дени без помпы и под сарказм толпы, выстроившейся вдоль дороги. Вновь, как и в 1715 году, Франция радовалась смерти своего короля.
ГЛАВА IV. Искусство жизни
I. НРАВСТВЕННОСТЬ И БЛАГОДАТЬ
Тот, кто не жил в 1780 году, - сказал Талейран, - не знал удовольствия от жизни"* Конечно, при условии, что человек принадлежал к высшим слоям общества и не имел предрассудков в пользу морали.
Трудно дать определение морали, ибо каждая эпоха дает свое собственное определение в соответствии со своими нравами и грехами. Французы на протяжении веков избавлялись от моногамии адюльтером, как Америка избавляется от нее разводом; и, по мнению галльцев, разумный адюльтер наносит семье или, по крайней мере, детям меньше вреда, чем развод. В любом случае, прелюбодеяние процветало во Франции XVIII века и было в целом попустительским. Когда Дидро в своей "Энциклопедии" хотел провести различие между "связывать" и "привязывать", он привел пример: "Один привязан к жене, другой привязан к любовнице".2 "Пятнадцать из двадцати знатных господ при дворе", по словам современника, "живут с женщинами, на которых они не женаты".3 Завоевать любовницу было так же необходимо для статуса, как
