Джулиано упал на землю, и Франческо де Пацци, прыгнув на него, нанес ему несколько ударов с такой яростью, что сильно порезал себе ногу. Тем временем Антонио да Вольтерра и Стефано, священник, набросились на Лоренцо с кинжалами. Он защищался руками и получил лишь легкий порез; друзья окружили его и увели в ризницу, а нападавшие скрылись от враждебной толпы. Джулиано мертвым отнесли во дворец Медичи.
Пока эти церемонии проходили в соборе, архиепископ Сальвиати, Якопо де Пацци и сотня вооруженных сторонников направились к Палаццо Веккьо. Они пытались призвать на помощь население, выкрикивая Popolo! Libertà! Но народ в этот кризисный момент поддержал Медичи с криком "Vivano le palle!" - "Да здравствуют шары!" - эмблемой семьи Медичи. Когда Сальвиати вошел во дворец, его сбил с ног гонфалоньер Чезаре Петруччи; Якопо ди Поджио, сын гуманиста, был повешен из дворцового окна; несколько других заговорщиков, поднявшихся по лестнице, были схвачены решительными приорами и выброшены из окон, чтобы быть добитыми каменной мостовой или толпой. Когда появился Лоренцо, теперь уже с многочисленным эскортом, радость народа по поводу его безопасности выразилась в жестокой ярости против всех, кого подозревали в участии в заговоре. Франческо де Пацци, ослабевшего от потери крови, стащили с постели и повесили рядом с архиепископом, который в предсмертной агонии вгрызался в плечо Франческо. Тело Якопо де Пацци, старого и почитаемого главы семьи, протащили голым по улицам и бросили в Арно. Лоренцо сделал все возможное, чтобы умерить кровожадность толпы, и спас нескольких человек, несправедливо обвиненных; но инстинкты, скрытые даже в цивилизованных людях, не могли отказаться от возможности безопасно выразить себя в анонимности толпы.
Сикст IV, потрясенный повешением архиепископа, отлучил от церкви Лоренцо, гонфалоньера и магистратов Флоренции, а также приостановил все религиозные службы во флорентийских владениях. Часть духовенства выразила протест против этого интердикта и выпустила документ, осуждающий папу в выражениях безмерной язвительности.3 По предложению Сикста Ферранте - король Неаполя Фердинанд I - отправил во Флоренцию посланника, призывавшего синьорию и горожан выдать Лоренцо папе или, по крайней мере, изгнать его. Лоренцо посоветовал синьории подчиниться; вместо этого она ответила Фердинанду, что Флоренция скорее перенесет любые испытания, чем предаст своего вождя врагам. Сикст и Ферранте объявили Флоренции войну (1479). Сын короля Альфонсо разбил флорентийскую армию под Поджибонси и опустошил сельскую местность.
Вскоре жители Флоренции начали жаловаться на налоги, взимаемые для финансирования кампании, и Лоренцо понял, что ни одно общество не будет долго жертвовать собой ради отдельного человека. В этот поворотный момент своей карьеры он принял характерное и беспрецедентное решение. Высадившись в Пизе, он отплыл в Неаполь и попросил доставить его к королю. Ферранте восхищался его смелостью; между двумя странами шла война; у Лоренцо не было ни конвоя, ни оружия, ни охраны; совсем недавно кондотьер Франческо Пиччинино, приглашенный в Неаполь в качестве гостя короля, был вероломно убит по королевскому приказу. Лоренцо откровенно признал трудности, с которыми столкнулась Флоренция; но он указал, как опасно для Неаполя, если папство настолько усилится в результате расчленения флорентийских владений, что сможет предъявить свои старые претензии на Неаполь как на папскую и данническую вотчину. Турки продвигались на запад по суше и по морю; они могли в любой момент вторгнуться в Италию и напасть на адриатические провинции Ферранте; в такой кризис не следовало, чтобы Италия была разделена внутренней ненавистью и войной. Ферранте не стал брать на себя обязательства, но отдал приказ задержать Лоренцо и как пленника, и как почетного гостя.
Миссия Лоренцо осложнялась постоянными победами Альфонсо над флорентийскими войсками, а также неоднократными просьбами Сикста отправить Лоренцо в Рим в качестве папского пленника. В течение трех месяцев флорентийца держали в напряжении, зная, что неудача, вероятно, означает его смерть и конец независимости Флоренции. Тем временем он приобрел друзей своим гостеприимством и щедростью, хорошими манерами и жизнерадостностью. Граф Караффа, государственный министр, был покорен и поддержал его дело. Ферранте оценил культуру и характер своего пленника; очевидно, перед ним был человек утонченный и честный; мир, заключенный с таким человеком, обеспечил бы дружбу Флоренции с Неаполем по крайней мере до конца жизни Лоренцо. Он подписал с ним договор, подарил ему великолепного коня и разрешил отплыть на корабле из Неаполя. Когда Флоренция узнала, что Лоренцо принес мир, она оказала ему благодарный и бурный прием. Сикст бушевал и хотел продолжать войну в одиночку; но когда Мухаммед II, завоеватель Константинополя, высадил армию в Отранто (1480) и пригрозил переправиться через Италию и захватить саму цитадель латинского христианства, Сикст пригласил флорентийцев обсудить условия. Посланники принесли папе положенные почести, он их как следует отругал, простил, уговорил снарядить пятнадцать галер против турок и заключил мир. С этого момента Лоренцо стал неоспоримым повелителем Тосканы.
III. ЛОРЕНЦО ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ
Теперь он правил более мягко, чем в молодости. Ему только-только исполнилось тридцать, но в теплице Ренессанса мужчины быстро взрослели. Он не был красив: крупный плоский нос нависал над верхней губой и выпирал наружу; цвет лица был смуглым; суровые брови и тяжелая челюсть скрывали гениальность духа, очарование вежливости, живость остроумия, поэтическую чувствительность ума. Высокий, широкоплечий и крепкий, он больше походил на атлета, чем на государственного деятеля; и действительно, его редко превосходили в физических играх. Он держал себя с умеренным достоинством, необходимым для его положения, а в частной жизни заставлял своих многочисленных друзей сразу же забывать о своей власти и богатстве. Как и его сын Лев X, он наслаждался тончайшим искусством и простейшими шутами. Он был юмористом с Пульчи, поэтом с Полицианом, ученым с Ландино, философом с Фичино, мистиком с Пико, эстетом с Боттичелли, музыкантом со Скварчалупи, весельчаком с самыми веселыми в фестивальное время. "Когда мой ум тревожат общественные дела, - писал он Фичино, - а уши оглушены криками буйных горожан, как мог бы я поддерживать такие споры, если бы не находил отдохновения в науке?" - под которой он подразумевал стремление к знаниям во всех их формах.4
Его мораль не была столь же образцовой, как ум. Как и многие его современники, он не позволял своей религиозной вере мешать ему наслаждаться жизнью. Он писал благочестивые гимны с очевидной искренностью, но без видимого сожаления переходил от них к стихам, воспевающим развратную любовь. Похоже, он редко испытывал угрызения совести, разве что по поводу упущенных удовольствий. Неохотно согласившись по политическим соображениям на жену, которую он скорее уважал, чем любил, он, по моде того времени, развлекался прелюбодеянием. Но одним из его отличий считалось то, что у
