представляли собой всеобъемлющие синтезы. Более скромные энциклопедисты ограничивались кратким изложением естественных наук. Александр Некам, аббат из Киренчестера (ок. 1200 г.), и Томас из Кантимпре, французский доминиканец (ок. 1244 г.), написали популярные обзоры наук под названием "Природа вещей"; а Бартоломью из Англии, францисканец, выпустил болтливый том "О свойствах вещей" (ок. 1240 г.). Около 1266 года Брунетто Латини, флорентийский нотариус, изгнанный за политику гвельфов и проживший несколько лет во Франции, написал на языке ойлов "Li livres dou tresor" ("Сокровище книг"), краткую энциклопедию наук, морали, истории и управления. Она оказалась настолько популярной, что Наполеон задумался о выпуске государственного пересмотренного издания, спустя полвека после потрясшей мир "Большой энциклопедии" Дидро. Все эти работы XIII века смешивали теологию с наукой, а суеверия с наблюдениями; они дышали воздухом своего времени; и мы были бы огорчены, если бы могли предвидеть, как наше собственное всезнание будет расценено семь веков спустя.
Самой знаменитой энциклопедией христианского Средневековья стал "Speculum maius" Винсента из Бове (ок. 1200-1264 гг.). Он вступил в доминиканский орден, стал воспитателем Людовика IX и его сыновей, получил в свое распоряжение библиотеку короля и вместе с несколькими помощниками взялся за дело - свести к удобоваримой форме все знания, которые его охватывали. Он назвал свою энциклопедию Imago mundi, "Образ мира", представив Вселенную как зеркало, в котором отражается божественный разум и замысел. Это была гигантская компиляция, равная сорока крупным современным томам. Винсент с помощью переписчиков и ножниц завершил работу над тремя частями - Speculum naturale, Speculum doctrinale, Speculum historiale; наследники этой задачи добавили около 1310 года Speculum morale, во многом "содранную" из "Суммы" Фомы. Сам Винсент был скромным и мягким человеком. "Я не знаю ни одной науки", - говорил он; он отказывался от всякой оригинальности и просто предлагал собрать выдержки из 450 авторов, греческих, латинских или арабских. Он точно передал ошибки Плиния, принял все чудеса астрологии и заполнил свои страницы оккультными свойствами растений и камней. Тем не менее чудеса и красота природы то и дело проступают сквозь его пасту, и он сам ощущает их так, как не смог бы ощутить ни один книжный червь:
Признаюсь, грешник, как я есть, с умом, оскверненным плотью, что я испытываю душевную сладость к Творцу и Владыке этого мира и почитаю Его с большим благоговением, когда созерцаю величину и красоту... Его творения. Ибо разум, поднимаясь с нарзана своих привязанностей и возвышаясь, насколько он способен, к свету умозрения, видит, как с высоты, величие вселенной, содержащей в себе бесконечное множество мест, заполненных разнообразными существами".135
Всплеск научной активности в XIII веке соперничал с размахом его философии, разнообразием и великолепием литературы от трубадуров до Данте. Подобно великим "Суммам" и "Божественной комедии", наука этого века страдала от слишком большой уверенности, от неспособности проверить свои предположения и от беспорядочного смешения знания с верой. Но маленький кораблик науки, плывущий по оккультному морю, добился значительного прогресса даже в век веры. Аделард, Гроссетесте, Альберт, Арнольд из Виллановы, Вильгельм из Саличето, Анри де Мондевиль, Ланфранки, Бэкон, Петр Пилигрим и Петр Испанский, свежие наблюдения и робкие эксперименты начали разрушать авторитет Аристотеля, Плиния и Галена; жажда исследований и предпринимательства наполнила паруса авантюристов; и уже в начале замечательного века Александр Некам хорошо выразил новую преданность: "Наука приобретается, - писал он, - ценой больших затрат, частыми бдениями, большой тратой времени, кропотливым трудом, пылким прилежанием ума".136
Но в конце книги Александра средневековое настроение заговорило вновь, в лучшем виде, с непреходящей нежностью:
Возможно, книга, ты переживешь этого Александра, и черви сожрут меня раньше, чем книжный червь сожрет тебя..... Ты зеркало моей души, толкователь моих размышлений... верный свидетель моей совести, сладкий утешитель моей печали..... Вам, как верному хранителю, я доверил тайны моего сердца;... в вас я читаю себя. Ты попадешь в руки какого-нибудь благочестивого читателя, который соблаговолит помолиться за меня. Тогда, книжечка, ты принесешь пользу своему хозяину; тогда ты отплатишь своему Александру самым благодарным обменом. Я не жалею о своем труде. Придет преданность благочестивого читателя, который то даст тебе отдохнуть на своих коленях, то перенесет тебя к себе на грудь, то положит как сладкую подушку под голову; то, нежно закрыв тебя, будет горячо молиться за меня Господу Иисусу Христу, Который с Отцом и Святым Духом живет и царствует Богом через бесконечные циклы веков. Аминь.137
ГЛАВА XXXVIII. Эпоха романтизма 1100-1300 гг.
I. ЛАТИНСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
КАЖДАЯ эпоха - это эпоха романтики, ведь человек не может жить одним хлебом, а воображение - это источник жизни. Возможно, двенадцатый и тринадцатый века в Европе были чуть более романтичными, чем большинство других эпох. Помимо того, что они унаследовали все мистические существа европейского фейризма, они приняли христианский эпос во всей красоте и ужасе его видения, они сделали искусством и религией любовь и войну, они видели крестовые походы, они привезли тысячу сказок и чудес с Востока. В любом случае они написали самые длинные романы, известные истории.
Рост благосостояния, досуга и лаической грамотности, рост городов и среднего класса, развитие университетов, возвышение женщины в религии и рыцарстве - все это способствовало расцвету литературы. По мере того как множились школы, Цицерон, Вергилий, Гораций, Овидий, Ливий, Саллюстий, Лукан, Сенека, Стаций, Ювенал, Квинтилиан, Суетоний, Апулей, Сидоний, даже рибальды Марциал и Петроний, скрашивали своим искусством и экзотическим миром многие педагогические или монашеские уединения, возможно, то тут, то там, некоторые дворцовые беседки. От Иеронима до Алкуина, Элоизы и Хильдеберта христианские души выкраивали минуты из своих часов, чтобы тихо напевать музыку "Энеиды". В Орлеанском университете особенно почитали классиков языческого Рима, и один пуританин в ужасе жаловался, что там поклоняются именно старым богам, а не Христу или Марии. Двенадцатый век стал почти "веком Овидия"; он сверг Вергилия, которого Алкуин сделал поэтом-лауреатом при дворе Карла Великого, а монахи, дамы и "странствующие ученые" с упоением читали "Метаморфозы", "Героиды" и "Искусство любви". Мы можем простить немало бенедиктинских пирушек монахам, которые с такой любовью хранили эти проклятые души и так преданно учили им неохотно, а затем с благодарностью, молодых.
Из таких классических исследований возникла средневековая латынь, разнообразие и интерес которой - один из самых приятных сюрпризов литературных изысканий. Святой Бернар, который так плохо относился к интеллектуальным достижениям, писал письма с любовной нежностью, язвительным красноречием и виртуозным владением латынью. Проповеди Петра Дамиана, Бернарда, Абеляра и Бертольда Регенсбургского сохранили латынь как язык живой силы.
Монастырские летописцы писали на ужасной латыни, но они не претендовали
