плюрализмом. Такой плюрализм, по его мнению, повторяет учение отцов-основателей, стремящихся создать относительно равную разницу во власти между элитой и многими, и тем самым позволяя даже менее влиятельным и богатым слоям населения добиваться уступок от сильных мира сего. Для Линда процветающие условия жизни рабочего класса 1950-х годов - достигнутые благодаря силе профсоюзов и прочным социальным институтам низшего среднего класса, таким как церкви и гражданские ассоциации - являются образцом, которому следует подражать сегодня. Однако, хотя я и не оспариваю эту цель, я думаю, что Линд в конечном итоге неправильно понимает динамику той эпохи, которая была скорее токвиллианской, чем мэдисоновской.
Линд утверждает, что управленческая элита имеет корыстный интерес в защите своего положения на неопределенный срок. Только страх заставит эту элиту взглянуть в лицо политической реальности и заставить ее снова уступить часть богатства, власти и статуса низшим и рабочим классам. Страх потерять свои позиции в результате замены популистами, считает Линд, является единственной правдоподобной мотивацией, которая может заставить представителей сегодняшнего правящего класса изменить курс на ряде политических фронтов, таких как: ограничение иммиграции низкоквалифицированной рабочей силы, сокращение экономического разрыва и выражение нескромного уважения к традиционным и религиозным верованиям рабочего класса. Больше всего его беспокоит затяжная борьба, в которой элиты отказываются уступить часть власти, процветания и положения, что приведет либо к откровенному "нелиберальному либерализму" - усилению того, что мы уже наблюдаем в их отношении к рабочему классу и религиозным верующим, либо к росту демагогического популизма, который поведет Америку по пути многих стран Центральной и Южной Америки. Его книга направлена как призыв к элитам пойти на компромисс сейчас, или нести львиную долю ответственности за потерю республики.
Линд прав, что страх является мощным мотиватором, но я скептически отношусь к тому, что страха будет достаточно в данном случае. Правящий класс каждой эпохи имеет долгий исторический опыт успешной кооптации популистских восстаний, и хотя некоторые из них иногда оказываются успешными, этот опыт говорит о том, что у олигархов есть веские причины делать ставку на сохранение власти любой ценой. В американской традиции подрыв популизма был успешным скорее через кооптацию или терпеливое преодоление интенсивных, но коротких всплесков популистского гнева и недовольства, чем через открытое насильственное подавление (хотя не следует забывать историю насильственного угнетения организованного труда). Самое раннее популистское восстание в Америке привело к Конституционному конвенту и новому политическому урегулированию, которое, по прогнозам его противников, приведет к централизованному правительству, экономической олигархии и оставит простых граждан чувствовать себя относительно политически бессильными и безголосыми. Одноименное популистское движение конца XIX - начала XX века, хотя и было политически мощным в течение десятилетия, в конечном итоге было лишено своей реформаторской энергии более технократическим, элитарным движением Прогрессивной эры. И, в аналогичной тенденции, успехи рабочего класса 1950-х годов, обусловленные уникальными обстоятельствами тотальной военной мобилизации и экзистенциальной угрозой, с которой столкнулся либерализм, были в значительной степени разобраны в течение тридцати лет, во многом благодаря махинациям так называемых "консерваторов", которые взяли на себя этот ярлык, чтобы скрыть свое либертарианство. Вера Линда в то, что страх побудит сегодняшних разбуженных капиталистов предоставить рабочему классу что-то большее, чем хлипкие пластыри, опровергается фактами.
Скорее, по словам Линда, высшая точка 1950-х годов была не просто результатом уступок со стороны неолиберального правящего класса; скорее, этос самого правящего класса в целом соответствовал ценностям и этосу широкого рабочего и среднего класса. Не только сила профсоюзов, местных политиков и религиозных общин заставила управленческую элиту уважать их требования; скорее, более распространенное влияние ценностей, воплощенных в том, что Линд называет организациями "гильдий, приходов и общин", отражало совершенно иную философию управления, чем та, которая лежит в основе самодовольного индивидуалистического меритократического расчета современной управленческой элиты. Типы общинных организаций, которые опирались и культивировали широко корпоративистские и даже католические ценности солидарности и субсидиарности, были не просто ограничены доминирующими католическими рабочими классами, но и служили основой этики как масс, так и элиты. Существовало выравнивание ценностей между корпорациями, малым бизнесом и Главной улицей. Голливуд создал и прославил такие фильмы, как "Песнь Бернадетты", "Город мальчиков" и "Замечательная жизнь". Такие религиозные деятели, как Фултон Шин, Билли Грэм и Рейнхольд Нибур, вызывали всеобщее восхищение, независимо от класса. Правящий класс не был тайными неолибералами, которые нехотя шли на уступки обывателям в пролетарской стране, - они были "среднезападниками" в своем широком понимании, сами проникнутые в середине века ценностями гильдии, прихода и общины, которые были развиты и укреплены предыдущими волнами католических иммигрантов.
Линд, наконец, не делает правильного вывода из своего собственного анализа. Необходим не "демократический плюрализм", при котором правящий класс остается неолиберальной, управленческой элитой, которая, чисто из страха, неохотно, хотя и временно, уступает некоторые богатства и статус нижестоящим. Вместо этого, укоренившиеся условия доминирующей экономической и культурной элиты требуют фундаментального вытеснения этоса правящего класса консерватизмом общего блага, который направляет как экономические цели, так и социальные ценности на широко разделяемый материальный и социальный капитал, который окажется особенно полезным для стабильности и безопасности в экономической, семейной и общественной жизни. Нам нужны не либертарианцы, которые подкупают рабочий класс схемами всеобщего базового дохода или бесплатного интернета в фавелах; не федеральное правительство, которое время от времени выдает стимулирующие чеки, в то время как глубоко неэгалитарная экономика продолжает функционировать без нарушений; и не уполномоченные секуляристы, которые нехотя предоставляют религиозным верующим некоторое сокращающееся личное пространство. Скорее, первостепенное значение сегодня имеет развитие правящего класса, который сам руководствуется теми самыми ценностями, которые, по мнению Линда, когда-то являлись ценой допуска к элитному статусу. Только страх не соответствовать господствующему этосу будет в достаточной степени двигать и формировать элиту - точно так же, как это происходит сегодня с элитой, насаждающей прогрессивистское мировоззрение, которое оказалось столь пагубным для перспектив процветания простых людей.
Это означает, в противоположность Линду, что не нужно создавать "функциональный эквивалент " гильдии, прихода и конгрегации, к которым принадлежит рабочий класс: необходимо, чтобы все эти формы и их доминирующий этос солидарности и субсидиарности направляли и вдохновляли также и правящую элиту. Линд слишком быстро отбрасывает мысль о том, что возрождение рабочего класса через возрождение старых форм, таких как профсоюз, приход и церковь, - это слишком далекий путь. Однако упадок этих организационных форм был намеренно поддержан противоположным индивидуалистическим, материалистическим и светским этосом, принятым сегодняшней управленческой элитой. Если эти институты пришли в упадок из-за настойчивых усилий управленческой элиты, то их возрождение частично заключается в вытеснении этой элиты другой, информированной консервативным этосом общего блага. Власть стремится не просто уравновесить нынешнюю элиту, но
