и закидывать ими трактор.
За этим его и застал владелец автотехники.
Через пятнадцать минут Вася Кузнецов снова сидел в кабинете участкового.
Лена стояла за дверью и слушала, как Николай Степанович отчитывает парня за содеянное. Участковый не стеснялся в выражениях и красочно описывал Васе его будущую жизнь в колонии для несовершеннолетних. По щекам преступника текли слезы.
— Ну хватит! Хватит! Везите меня уже в эту вашу тюрьму! Отсижу, что заслужил. Только перестаньте на меня орать, — не выдержал Вася.
— Тут я решаю, когда и что перестать! — рявкнул участковый. — Будешь меня слушать столько, сколько я сочту нужным. Если тебе первый раз все с рук сошло, это не значит, что так всегда будет. Если за ум не возьмешься, ты у меня узнаешь, где раки зимуют!
— Ну считайте, что я дебил! Таким уродился. Посадите меня в тюрьму, пусть там перевоспитывают!
Слушая эти препирательства, Лена остро почувствовала: Вася не просто хулиганит, он наказывает себя. Наказывает за то, что не спас мать в тот роковой вечер. Он считает себя убийцей и хочет понести наказание.
Она отправила участковому сообщение. Николай Степанович прочитал и прислал короткое «ок».
Володя подвез Ленку к городскому ОВД, но внутрь они не пошли. Там уже работал Николай Степанович — он привез Васю Кузнецова в изолятор временного содержания.
В темном узком помещении пахло сыростью, многодневным мужским потом, мочой и кровью. Единственное узкое окно было не просто закрыто наглухо, а зарешечено.
Как только участковый из Клюквина и его подопечный перешагнули порог этого места, как на них уставились две пары глаз — лысый мужчина с татуировками по всей голове и мутным взглядом наркомана и высокий качок без следа интеллекта на лице. Остальные постояльцы не особо понимали, что вообще происходит вокруг.
Вася не сразу оценил всю привлекательность этого места. Минуту или две его глаза привыкали к полумраку и к ароматам, от которых хотелось заткнуть нос. Потом паренек начал мелко дрожать.
Тех людей, которых он не сразу замечал в темноте, ему представлял сопровождающий опер. Там были и воры-рецидивисты, и бандиты, и даже один насильник. Полицейский показал на сутулого мужчину лет тридцати с красным лицом алкоголика и выбитыми передними зубами. На голове у него запеклась кровь, и сразу было непонятно, это его или чья-то.
— Лопухин, ко мне! Подойди сюда, ближе! — скомандовал опер.
Мужчина лениво встал и приблизился к решетке.
— Знакомься, Василий. Это Анатолий Лопухин. Как и ты, начал по малолетству — воровал в магазинах, бил витрины, таскал у граждан мобильники. Был пойман. Сейчас готовится к третьей ходке. На этот раз вынес телевизор из дома родного отца. И пропил.
Вася уставился на уголовника во все глаза.
«Вот оно, мое будущее», — невольно пронеслось у него в голове. И от этой мысли сильнейшим спазмом скрутило желудок.
— Эй, Николай Степанович! Ну вот только блевотины нам тут не хватало. Забирай своего недоросля к чертям! Достаточно!
Участковый вывел Васю Кузнецова на улицу. Здесь мальчишку стошнило еще раз. А потом еще. Николай Степанович протянул ему бутылку с водой.
— Пей, охламон! Пей! Ну как, хочешь еще в тюрьму?
Вася замотал головой, не в силах ответить словами.
— То-то же! — Участковый утешительно похлопал Ваську по спине. — Ты как в следующий раз разгромить что-то решишь, вспомни этот изолятор и подумай, надо ли оно тебе. Договорились?
— Договорились, — выдавил из себя Вася.
Ленка и Володя подошли к участковому и мальчишке.
— Как ты? — спросила Ленка.
Она видела, что Васю стошнило, и переживала, не была ли экскурсия в городское ОВД перебором для подростковой психики. А ведь она сама попросила Володю и участкового об этой авантюре.
— Николай Степанович, — вместо ответа обратился парень, — а за трактор вы меня в колонию не отправите?
— Не отправлю. Нужен ты там больно. Давай садись в машину, отвезу к отцу.
Лена попросила Володю поехать вслед за участковым. Когда мужчины оставили Васю у дома Кузнецовых, она подошла к нему, обняла и тихо-тихо спросила:
— Понимаешь, от чего пытается спасти тебя мать?
Парень всхлипнул.
— Ты имеешь полное право злиться на нее. Даже ненавидеть. Она причинила тебе боль. И ты можешь чувствовать то, что чувствуешь, несмотря на то что она умерла. Обида и злость на мать не делает тебя плохим. Ее смерть — не твоя вина. Ее убил конкретный человек и сейчас отбывает за это срок. А тебе не стоит превращать свою жизнь в ад из-за того, что случилось.
— Вы не понимаете! — Вася отстранился от Ленки и посмотрел на нее огромными серыми глазами, в которых стояли слезы. — Вы не можете понять! Я… ужасный!
Лена на секунду отвела взгляд от Васи и увидела, что за спиной у него бледной неясной дымкой светится призрак матери. Ольга проявилась. Кто знает, почему именно сейчас, но она стояла рядом со своим сыном, и по ее мертвенно-бледным щекам катились слезы.
— Ты сейчас стоишь здесь, в пяти метрах от своего дома, а не сидишь там, в ОВД, за решеткой изолятора. И это значит, что ты имеешь право на ошибку. Каждый человек имеет право на ошибку.
Вася грустно улыбнулся.
— С этим сложно…
— Смириться? Еще как сложно. Думаешь, я, что ли, никогда ни о чем не жалела?
— А мама… Она что, теперь до конца жизни будет меня преследовать? — Вася невольно огляделся по сторонам, но призрака, конечно, не увидел.
Лена еще раз посмотрела на полупрозрачную фигуру женщины, от которой вопреки обыкновению шел не холод, а тепло, в лучах которого стоял Вася.
— Преследовать? Нет. Не будет. Оберегать — вероятно. Хотя, знаешь, я еще не сталкивалась с духами, которые бы кричали на меня из радиоприемника. Твоя мама — первая. Кто знает, как еще она решит себя проявить.
Вася улыбнулся.
— Она даже при жизни была очень настырной и упрямой. Папа говорил, у нее мужской характер. Она хотела, чтобы я стал большим человеком, когда вырасту. А я…
— А ты все еще можешь им стать.
Вася замолчал. Задумался ненадолго, а потом поднял голову:
— Вы видите ее?
— Вижу.
— Она очень сердится на меня?
— Она вообще не сердится. — Ленка снова обняла Васю.
— И что же мне делать?
— Я не знаю. Иди домой, живи своей жизнью, учись хорошо, носи зимой шапку, не бей витрины.
— И все?
— Я думаю, это лучший способ дать покой ей и научиться жить самому.
— Хорошо. Мама, если ты меня слышишь, я обещаю тебе, что не буду больше… хулиганить. Я постараюсь. Я очень постараюсь.
